Альтаир

Желание ясное и абсолютно естественное, но Женя, к удивлению своему, почувствовал, что не хочет письма Багрецова. «Пусть молчит, ничего ей не пишет. «Альтаир» найдем и без него», — говорил Журавлихин, успокаиваясь тем, что Наде неприятно получать письма от оскорбленного друга.

Напрасно Женя хитрил, оправдываясь заботой о девичьем покое; пусть невольно, но все же он изменял своим принципам. Хотелось, чтоб письмо Багрецова затерялось, телеграммы не доходили и сам он как можно дольше не приезжал в Москву.

Все это было противно и шло вразрез с высоконравственными установками Журавлихина, его деликатностью и щепетильностью…

Набатников ушел спать. Ребята по очереди зевали. Журавлихин распределил порядок дежурств у телевизора. Ему досталось утреннее дежурство — надо как следует выспаться, чтобы не подвести ребят.

За окном было темно. «Горьковский комсомолец» обгонял гигантский плот. Его тащил маленький буксировщик. Гулко стучали колеса по воде. На плоту стояла изба, из открытой двери падал свет на развешанное возле белье. Женщина, посматривая на облачное небо, снимала простыни и детские носочки. Из трубы шел дым. Слышался голос радио: «Ах, краснотал мой, краснотал! Ты все ли мне тогда сказал?»

Из двери вышел раздетый до пояса человек с полотенцем, нагнулся к умывальнику. Все было по-домашнему на этом острове. Он, длинный, тянулся, вероятно, на целый километр. Такие большие, но не пловучие острова отмечаются на картах.

И плот, и дом, и даже белье на веревке — все это казалось Жене необычным, никогда не виданным.

Путешествие в мир продолжалось. Студенты видели его двойным зрением — собственными глазами и глазом «Альтаира».. Он, как разведчик, идет сейчас впереди.

Положив на руки подбородок, Женя, сгорбившись, сидел у окна и мысленно подводил итоги первых дней путешествия. Сколько событий, сколько впечатлений! Голубые судаки, проступок «инспектора справедливости», его неожиданный прыжок и печальные последствия. «Собачий мир» и парад остроголовых. А люди какие встретились Жене! Взять хотя бы тех, что сидели на корме рядом с «Альтаиром». Еще эта встреча с Багрецовым… Нет, не уснуть.

Но мысли его чаще всего возвращались к разговору с Набатниковым. И не загадки далеких планет, не приключения Левы Усикова, не фильтры системы Митяя Гораздого, даже не воспоминания о Наде беспокоили Женю. В ушах еще звучали резкие и справедливые слова почти незнакомого ему человека — Набатникова. Женя привык читать книги о себе и своих сверстниках. Книги эти нравились, в них, как в зеркале, отражалась жизнь студентов. Зачеты, дискуссии, вечера в клубе и общежитии, прогулки и свидания, хорошие и плохие профессора, ребята-эгоисты и «симпатяги» — все что угодно было в книгах. Но Жене хотелось другого. «Конечно, юность прекрасна, кто ею не любуется! Это хорошо, но умиление вредно». Так говорил Набатников.

«Молодежь — хозяева мира, светлый дом передают им старики. Вот и будьте радушными хозяевами. Не наступайте старикам на ноги. У них — мозоли, всю жизнь провели на ногах, строя ваш дом», — вспоминались его слова.

Профессор приводил десятки разных примеров, сурово журил ребят — и все это было правильно. Говорил он с редкой прямолинейностью, что подкупало студентов, хотя они и чувствовали некоторую обиду. Другие бы на их месте поспорили, во всяком случае обозлились, как это часто бывает. Кто-кто, а юный товарищ с полученным только что аттестатом зрелости больше всего не любит критику своих поступков, особенно со стороны взрослых. Он же сам взрослый, не маленький, чтобы ему указывали, как держать ложку. Кроме того, в этом прекрасном возрасте у человека ярче всего проявляются критические наклонности. Постепенно рушатся авторитеты. Прежде всего бабушкин — это еще в школьном возрасте, — потом авторитет мамы, папы, профессоров, затем любимых писателей, ученых («Подумаешь, Ньютон! Без него бы открыли закон тяготения»), наконец дело доходит до философов, и только с годами авторитеты восстанавливаются, причем в новом, более глубоком качестве. Годам к тридцати восторжествует и бабушкин авторитет, человека, много пожившего, — с ней полезно иной раз посоветоваться.

Профессор Набатников хорошо знал молодежь. Когда-то заведовал кафедрой в одном из ленинградских институтов. Принимал зачеты. Руководил дипломной практикой, но это уже после того, как покинул студенческие аудитории, переехал в Москву и отдался научно-исследовательской работе в специальной лаборатории. Жене и его друзьям было неудобно расспрашивать профессора о его деятельности, но они узнали, что Набатников занимался не только наукой, но и партийным воспитанием, как секретарь партбюро.