Амулет (Потревоженное проклятие)

И тут же оглушающе ударила меня другая мысль - я убийца! Я убил человека, пусть и негодяя, застрелил, защищаясь, безо всяких свидетелей, безо всяких смягчающих обстоятельств...

Тяжело опустившись на ящик, я дрожащими руками достал сигарету, прикурил, тупо уставившись в одну точку. Прав был Чехов - ружье из первого акта обязательно кого-нибудь убьет в третьем!

Мороз крепчал. Надо было что-то делать. В конце концов, кто будет искать этого Судакова? Пеклеванному я скажу, что он... Ни хрена! Пеклеванному я расскажу всю правду! Ящики мы перевезем назад, запихаем в курган, туда же положим труп Судакова, а потом зароем все к чертовой матери...

Нет, не пойдет! Нельзя втравливать Пеклеванного в это дело - если что, он пройдет, как соучастник. Рассказать я ему все расскажу, но с трупом разбираться мне и только мне...

Я тяжело поднялся, медленно дошагал до распростертого на прибрежных камнях Судакова, наклонился над ним, взглянул в закатившиеся, белесые глаза - и меня замутило. Отворачиваясь, я все же дотащил труп до лаза, вперед ногами спихнул его вниз, следом швырнул все ещё горящий фонарик, подобрал валяющуюся неподалеку лопату и начал, все убыстряя темп, бросать мерзлую землю пополам со снегом в черную дыру подземелья...

Через полчаса, насыпав над Судаковым двухметровый слой земли, я наконец остановился. От меня валил пар, было жарко, хотелось пить. Запорошив все вокруг снегом, я по очереди перетащил ящики с останками древней мумии к лодке, загрузил их, сходил за лопатами и ломом, кинул инструменты на дно суденышка, и отплыл от низкого угрюмого берега. Как бы там ни было, покойся с миром, Петр Судаков!

ГЛАВА ПЯТАЯ

"...И нищий дух его стенал,

влача уныло бремя плоти..."

Данте, из ненаписанного

Налегая на обледеневшие весла, я греб, стараясь взять как можно левее, чтобы течение с середины реки само вынесло меня к "Камазу". На корме возвышались ящики, закрывая от меня курган, в котором упокоился Судаков, вокруг расстилалась абсолютно черная, неживая какая-то вода Тобола. Изредка в волнах мелькали отражения далеких звезд, словно проскакивали серебренные искорки, но мне почему-то казалось, что искорки эти кроваво-красные.

В голове моей было звеняще-пусто. Все закончилось, все разрешилось там же, где и началось - на заснеженном берегу Тобола, за две с лишним тысячи километров от Москвы.

Я на секунду бросил весла, выбросил за борт лом и лопаты, вытащил наган, выщелкнул стрелянные гильзы из барабана, и тоже бросил их в Тобол. Лодку за это время успело развернуть по течению, и мне стоило не малых трудов вернуться на то же место, где я утопил лопаты.

Продолжая грести, я попытался сосредоточиться. Ну мужик я или не мужик, из конца-то в конец! Борис вон с самого начала говорил: "Такому жить не зачем!", а я распустил нюни!

Тут в мои размышления влез внутренний голос, который выдвинул простой, но весомый аргумент: "Ну чего ты трясешься?! Ты же отомстил за смерть друга! Это же святое дело! Осталось только правильно замести следы - и все!".

Я отпустил левое весло, зачерпнул пригорошню ледяной тобольской водицы и бросил её себе в пылающее лицо. Не знаю, что меня вернуло к действительности, встряхнуло, вывело из транса - "внутренний я", или речная вода, но я вдруг словно посмотрел на все другими глазами. В голове заметались мысли: "Ящики выгрузить у Паганеля, войти с ним в долю, и Пеклеванного с собой взять - он деньги любит, будет молчать! Если у нас в "Залпе" спросят про Смирнова, сказать, что неожиданно с полдороги заболел и вернулся домой, в свой Ряжск!".

Я греб, рассуждая сам с собой - даже азарт какой-то появился! Изредка я оглядывался, проверяя правильность направления, а так в основном смотрел на воду вокруг лодки, на пляшущие в ней звездные серебряные черточки. И вдруг совершенно отчетливо черточки эти поползли друг к другу, сливаясь в линии, завертелись колесом - вот уже смотрит на меня из аспидно-черной воды глумливый глаз, колышется, словно подмигивает, словно хочет сказать: "Ничего не закончилось, человек! Я слежу за тобой, я здесь, я рядом!".

С глухим ударом лодка врезалась в прибрежные камни, меня по инерции сильно качнуло вперед, опрокидывая на спину. Наваждение исчезло, а из темноты вынырнул испуганный Пеклеванный:

- Серега, ты че?! А где Николаич?!

Я с трудом поднялся, вылез из лодки, сел на борт и начал:

- Два месяца назад, в субботу, рано утром ко мне заехал мой друг детства, Николай, Николенька...

Когда я закончил свой рассказ, Пеклеванный только развел руками:

- Ё-моё! Ну бывает же такое! Чего делать-то теперь? Мокруха получилась, если че - имей в виду, я ни че незнаю! Николаич заболел и свалил в Куртамыше, больше я его не видал! Слушай, а много денег будет, когда вы эти... ну, побрякушки старинные продадите?

Я пожал плечами:

- Наверное, много... Паганель говорил - это миллионы стоит...

- Ну гляди, Серега! Миллионы не миллионы, но тыщь на пятьдесят баксов я рассчитываю! Все, не хер сидеть! Давай, ящики грузим и валим отсюдава!