Анаконда

Если бы Никодим знал про труды венского одноплеменника Мишки врача Зигмунда Фрейда да попробовал проанализировать свою странную любовь к Мишке на основе тщательного анализа своей причудливой непутевой жизни, то пришел бы, возможно, к неожиданному выводу.

Тридцать пять лет назад Никодим, которому тогда было столько же примерно, как сейчас Мишке, то есть годков тридцать четыре — тридцать пять, убил красавицу евреечку в городе Житомире. Была она женщина царственная, годов на десять постарше Никодима, и сильно ему глянулась во время ограбления квартиры врача Каценеленбогена. Взял он на квартире тогда много чего ценного. И из одежи, и из посуды. Но вот рыжевья, бриликов не было. Сам Каценеленбоген, как его ни пытал, не признавался, паскуда, есть ли что из драгоценностей в доме. И только когда Никодим раздел донага его жену, красавицу Соню, и собрался с ней сделать кое-что по всей программе и в разных позициях, выдал, сучара, свои фамильные часы и брошь бабки с крохотным брильянтиком. Стоило из-за такого мараться? Часы и колечко Никодим взял, но и начатое дело закончил. Но поскольку Каценеленбоген при этом стал очень громко, на одной ноте, выть, а его жена, красавица Соня, вообще потеряла сознание, то и пришлось убить Каценеленбогена. А опосля, когда закончил свои дела с его женой, то и ее.

Сильно тогда устал Никодим. Столько волнений! Пошарил в буфете, нашел початую бутылку водки, капустки квашеной тарелку, три картофелины холодные в кожуре. Так в кожуре и сожрал. И бутылку выпил. От волнения ли, что на трупах кровавеньких трапезу свою справляет, или от чего еще, но вдруг сил у него прибавилось. А в голове мысль: «Про жидков всегда говорят, что богатства у них несчитанные, что жируют они на теле русского народа. Так что, если в квартире врача этого поискать, наверняка клад найдешь!»

И стал искать.

И нашел.

В крохотной кладовой без окон, под горой старого платья, — девушку лет двадцати изумительной красоты, в почти что полуобморочном состоянии. Как родители ее сумели спрятать в той суматохе, когда он в квартиру их ночью проник? Или сама сховалась, воспользовавшись, что мать с отцом внимание его, Никодима, отвлекали? Но факт есть факт: была она в наличии живая и здоровая. Если не считать, что напугана до полусмерти и дрожала мелкой дрожью.

И красота эта, и дрожь по всему телу, и выпитая водка привели Никодима в какое-то особенно возбужденное состояние.

Мог бы просто хрястнуть ее по зубам и изнасиловать. Но захотелось, как все люди. Пригрозил:

Кричать не будешь, и ты, и твои родители как есть останетесь.

Не стал грех на душу брать, врать девке не стал, что родителей к жизни вернет. Они уж минут пятнадцать как оба душу Богу отдали.

А она так мелко головкой трясет, дескать, согласная, только родителей не убивайте. Зубенки сжала, кулачки тоже стиснула, лежала, не пискнула, пока он ее сильничал, пока впивался красным, воняющим луком и квашеной капустой пополам с водочным перегаром ртом в ее крохотные розово-белые от страха губенки.

А вот убивать ее не стал. Пожалел. Хотя риск, конечно, был. Могла приметы его ментам дать. Скорее бы на след напали.

Он тогда, в тот же вечер, из Житомира на краденой повозке, что у цыганского дома на окраине города взял, ушел в сторону села Ветошки. А там железная дорога проходила, влез в товарняк и ушел.

Вот тридцать пять лет прошло, а где-то глубоко внутри, в зверином подсознании Никодима, нет-нет да мелькала мыслишка: а коли осталась та девка жива, не растет ли где в Житомире его чадо, пацан или девчонка? А? Вполне возможное дело.

Извилины у Никодима были не сильно глубокие, проделать серьезную аналитическую работу были не способны. Потому и мысль, что, чисто теоретически, Мишка Айзенберг, кстати, родившийся тридцать четыре, кажется, года назад в городе Житомире в семье Цили Каценеленбоген и дантиста Мони Айзенберга и, толкаемый неуемным местечковым честолюбием, приехавший в Москву, работавший театральным администратором, квартирмейстером у воровских бригад и, наконец, начальником материально-технического снабжения крупного федерального НИИ (Хозяйка обещала даже «сделать» ему кандидатскую по экономике), так вот, что этот Мишка был, мог быть его родным сыном, никогда в голову Никодима не заходила. А и зайдя, тут же вышла бы вон. Потому что этого не могло быть. Потому что не могло быть никогда.

А ведь чем черт не шутит? А Мишка Айзенберг — сын Никодима Рясного! Сюжет?