Анаконда

Но Никодиму было не до таких хитроумных сюжетов. У него другая проблема: банда Гали взяла большую партию драгоценностей древних. Они все на заметке у ментов. И не потому, что Галя наследила, а потому, что драгоценности все в описях, реестрах, каталогах. И Хозяйка решила оправы древние драгоценные переплавить, камни крупные распилить. Камни Валька распилил. На это он мастак. А вот у Никодима закорючка вышла: что за металл, какие в нем были примеси? Но чистого, единого по составу сплава не выходило. И над этой технической задачей он в эти минуты и бился, как очистить золото от примесей, чтобы, сплавив его с другим золотым ломом, сделать для Хозяйки очередной золотой «кирпичик» с клеймом «СССР».

Да и у Мишки другое в голове: сумеет ли Никодим починить слегка погнутую оправу перстней графини Багучевой и слегка покарябанный орден Андрея Первозванного из адмиральской коллекции? Работа нужна была тонкая: заказчик серьезный. А Мишка в НИИ за все в ответе.

БРОШЬ КНЯЖНЫ ВАСИЛЬЧИКОВОЙ.

КРОВЬ НА КАМНЕ. ФЛЕНСБУРГ. РЮБЕСХАГЕЛЬ

Гюнтеру Рюбесхагелю наконец-то повезло. Вот бывает так: не везло, не везло и вдруг — поперло.

После страшной бомбардировки Лейпцига и Дрездена он сразу потерял все. В Дрездене погибли в развалинах их квартиры жена и двое детей. В Лейпциге под развалинами их старого дома задохнулись его старики родители.

От службы в вермахте Гюнтер был освобожден. Не по возрасту. Просто у сорокалетнего ювелира с детства была сломана нога, срослась неправильно; с такой хромотой даже в фольксштурм не брали. Даже в 45-м.

Он чудом спасся, когда американцы гвоздили Дрезден. Это был ужас, кошмар! Все горело. По улицам носилась какая-то сумасшедшая белая лошадь. Говорили, из конюшни барона цу Ринга. А могли бы и жирафы, слоны и носороги из разбабаханного зоопарка. Но те, кажется, сразу погибли. Когда бомба угодила в их дом, он находился в подвале. Расчищать развалины было некому. Город пылал. Чудом к утру ему удалось проделать проход, точнее, «пролаз» в щебне и битом кирпиче; он выполз наружу и с жадностью вдохнул пахнущий горелым человеческим мясом, жженым тряпьем и какой-то жуткой гадостью, наверное, горелой резиной, воздух. Но это был воздух свободы. Воздух жизни! В такие минуты хочется целовать мир, сделать что-то героическое, доброе. Под куском сорванной с крыши кровли он увидел маленькую девочку, лет пяти, совершенно белую — в белом платье, с белой кожей и белокурой головой. Не сразу понял, что девочка седая. А все остальное действительно было белым. Он взял ее на руки и пошел. Сколько он так брел, не помнит. Остановил его знакомый директор гимназии Хенрих Штольц; дальше они плелись втроем. Потом их собрал уполномоченный НСДАП и отвел к сборному пункту. Там их накормили, дали какую-то одежду и предложили на выбор места, куда направляй погорельцев и беженцев из уже занятых противником городков. Они со Штольцем выбрали Фленсбург. Кроху Гюнтер Рюбесхагель взял с собой. Он и седая девочка были единственными близкими друг другу существами в этом перевернутом мире.

Во Фленсбурге Штольца поместили в местную гимназию, дали там комнату, обещали работу. Он был учителем математики, а этот предмет нужен при всех режимах.

Что можно было бы сказать и о ремесле ювелира. Только вот ни инструмента, ни камней, ни металлов у Гюнтера после бомбардировки Дрездена и Лейпцига не осталось.

Его с девочкой поместили в дом семьи Гореншмидт. Хозяин, гауптман саперных войск, погиб на Восточном фронте, сын позднее был застрелен английским патрулем во время комендантского часа, старик Гореншмидт почти не ходил: после смерти сына его разбил паралич, а после гибели внука он совсем сдал. Похоже, доживал последние дни. Да и у его невестки дела были плохи — сердце сильно ныло. Старик умер на третий год после вселения новых жильцов. А вот невестка его благодаря заботам «квартирантов», оклемалась, ожила и даже расцвела.

Через три года она согласилась выйти замуж за Гюнтера Рюбесхагеля, удочерила его приемную девочку и умерла лишь в 1975 году, накануне свадьбы приемной дочери. Дочь выдали за преуспевающего коммерсанта, выходца из России Олега Гинзбурга. И то сказать, повезло. Тридцатипятилетняя Ингеборг была, как бы это помягче сказать, старой девой. Вряд ли удалось бы ее так удачно выдать замуж, если бы не клад.

После войны Рюбесхагель перебивался с хлеба на воду, пока тяжким трудом не заработал вначале на инструмент, потом — на камни и драгметаллы. Только тогда мир узнал, какой он хороший ювелир.