Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

– Почти никогда. Ибо это означало бы гибель всей страны. Но бывает, что одно из солнц чуть-чуть меркнет, и тогда разносятся его предостерегающие слова по всей стране: «Я скоро перестану светить». И страх охватывает всю страну, и всё предпринимается для того, чтобы умилостивить солнце Трудящийся, чтобы успокоить его море Коммунизм, чтобы укрепить его гору Равенство.

– Это первое солнце, а второе, что чуть выше и светлее?

– Это солнце называется Итерриториалий. И оно имеет своё море и свою гору. Море называется Космизм, а гора называется Братство (народов), и на горе там есть и статуя. Вы, наверное, это уже видели, наблюдали?

– Да, мы наблюдали это, но не хорошо поняли.

– И это второе солнце обладает точно такими же свойствами, как первое. Как обидишь один из тех многих-многих народов, которые у нас живут, живут бок о бок, рядом и вперемешку с другими, так оно и погаснет. И гроза подымется. И море Космизм выйдет из своих мраморных берегов. И статуя его сойдёт с горы и обойдёт все остальные звать их выступить и разрушить эту страну.

– А это бывает?

– Это никогда здесь не бывает. Не было и не будет.

– А третье солнце, что ещё выше, ещё светлее?

– Это солнце называется Красотой. И оно имеет своё море – Гинизм, и свою гору – Любовь, и свою же статую, изображающую женщину.

– А четвёртое солнце, что ещё выше, что ещё светлей?

– Это солнце называется Единственный. И оно имеет своё море – Анархизм, и свою гору – Свободу, и свою статую.

– А пятое солнце, что выше их всех и светлее их всех и больше всех четырёх?

– Это солнце называется Молодость. Оно имеет своё море – Аморфизм, и свою гору – Творчество, и свою статую.

Если в нашей стране обидишь ребёнка, то сейчас же потухнет пятое солнце, за ним все остальные четыре, и все моря выйдут из своих берегов, и все статуи сойдут с гор и уйдут, и будет «конец» страны, землетрясение, которого свет ещё не видывал, какого воображение человека ещё не представляло себе, и рухнут все устои, и всё уничтожится, останется одна буйная, дикая стихия: вода и тьма.

– Вот как! – крикнул юноша испуганно.

– Но этого никогда у нас не будет. У нас дети в самом большом почёте. «Будьте как дети» – вот наш девиз.

Нам всем стало страшно от слов этого человека. Он заметил, что произвёл на нас слишком сильное впечатление.

– Ничего, не бойтесь. Это никогда ещё не случилось. Это никогда не случится. Эта страна стоит, или, вернее, висит на пяти гармониях. Каждое нарушение гармонии грозит гибелью. Но гармония и порядок никогда не нарушатся, и хаос никогда не наступит.

Мы облегчённо вздохнули.

– Идёмте! – сказал он, указывая рукой на какой-то не то мостик, не то качель – трудно было мне определить, что это такое.

– Идём!

И мы пошли с этим человеком, который нам говорил такие страшные вещи про эту чудную страну.

VII

Мы подошли к какому-то мостику, который, казалось, висел в воздухе, так как под ним никаких подпор не было, но нельзя сказать, чтобы он висел, так как никаких цепей не было, на чём он мог бы висеть. Он как-то странно-чудным образом держался в воздухе, слегка покачиваясь, как бы вздрагивая, будто бы плавал на одном месте.

Я не хотел спрашивать у человека из страны Анархии, как держится этот мостик, поняв, что многое есть под этими солнцами, что непонятным покажется моему уму.

Мы стали у мостика. Человек стал на мостик, который под ним слегка качнулся, но сейчас же пришёл в прежнее положение. В эту же минуту стала спускаться какая-то огромная птица, опускалась она тихо-тихо, совершенно бесшумно, Мы её не заметили бы, если бы не тень её, падающая и дрожащая у наших ног.

Она опустилась быстро, мысленно. Вот она уже на мостике.

Мы все ахнули от удивления. Она, птица, сложила крылья, опустившись и остановившись на мостик, и тут мы увидели, что перед нами не то коляска, не то лодка с шестью местами для сидений, Она была окрашена в какой-то неопределённый цвет, который переливался и издали казался покрытым перьями.

Человек из страны Анархии сказал, обращаясь к нам:

– Если вам угодно, сядем и полетим на первую гору.

Нам немного боязно было садиться и лететь. Но мы сделали усилие над собой, чтобы не выдать свою боязливость, свою трусость, и мы все сели.

Первым вскочил в неё, в эту лодочку, юноша.

– Вот я уже сижу! – сказал он и залился звонким смехом весёлости, усевшись на первое место.

Вторым вскочил я.

– Вот и я сижу! – я уселся рядом с юношей.

– И я с вами, – сказал рабочий, усевшись на третье место.

– И я с вами – сказала женщина и села рядом с рабочим.

– И я сяду, – сказал угнетённый народ, поместившись по левой стороне женщины.

– Все сели, – сказал человек из страны Анархии, – и я сяду с вами, и полетим.

Он сел по правой стороне угнетённого народа.

В эту же минуту «лодочка» качнулась раз-два направо-налево, и мы стали подыматься. Быстро-быстро незаметно мы поднялись и полетели.

Она летала тихо-тихо, воздух как будто не сопротивлялся, не шумел, не гудел. Она не качалась, а ровно плыла в безбрежном воздушном море.

Когда мы поднялись, то моим глазам явилась сказочная картина:

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное