Анархо

— Что, сука? — сквозь стекающую по носу стыдливость, всхлипнул Лидс. — Пиздец тебе. Знаешь, если бы не ты и такие же, как ты — я бы никогда, слышишь, никогда бы не стал тем, кто есть! Знаешь, тот чурка из аптеки… Я до сих пор помню его лицо. Как оно вминается, хлюпает, брызжет… И, знаешь, мне его не жалко! И тебя, сука, не жалко! Мне себя жалко! Понимаешь?! Себя!

Лидс вскочил, хотел было наотмашь ударить… Хлёстко, больно, обидно… Но отчего-то лишь безвольно привалился к дорогому зеркальному шкафу, да медленно сполз на корточки.

— Но, я сильный, правда… — небрежно оставил на рукаве неприятно чавкающее в носу. — Я сильный… Я бы тебя и таких как ты — всех бы, вот эти самыми руками… — Лидс добела, через громкий, даже болезненный хруст, сжал извечно сбитые кулаки. — Но, ведь вы ничего не вернёте… Не вернёте брата. Мать не вернёте. Она ведь из-за вас, сучар… — он осёкся. Снова потекло из носу, снова замарал рукав. — Вы даже обменяться не можете. Один раз. Честно. Жизнь на жизнь. Всё это бессмысленно, я знаю. Знаю! Но это ничего не меняет. Сегодня ты, сука, подохнешь, как последняя мразь. Так, как того заслуживаешь! И я тебе секрет открою… Хочешь на ушко скажу?

Лидс медленно, осторожно щёлкая по паркету резиновыми каблучками-капельками совсем новых строительных перчаток, подполз к пленнику на четвёреньках. Медленно воспарил злобной змеёй, почти ласкового, но, что есть мочи крепко, прижал к груди расчерченное мутной прозрачностью скотча лицо.

— Я знаю, ты хочешь… — шептал он, не обращая внимание, на мычание поцелованного солнцем пленника. — Я вижу, у тебя крестик болтается… Так вот, секрет в том, что тебя даже отпевать, мразоту, не будут!

Он резко отстранился от пленника, жадно и ненасытно втягивающего распухшими ноздрями столь желанный воздух. Усмехнулся, откинул крышку небольшого ноутбука, неспешно пощёлкал клавишами.

— «Я больше не могу жить такой мразью», — процитировал Лидс чернеющую на белом фоне нового документа короткую строчку. — Тебе нравится? Пацаны скоро вернутся, но у тебя ещё есть пара-тройка минут, чтобы попробовать намычать мне что-нибудь получше…

* * *

Новорождённое утро не спешило открывать младенческие глаза, а потому бодрый автобус освещал путь своими, не проспавшимися и неумытыми. Самые дисциплинированные, в основном из мирной ультры, да «шарфистов», загрузились на месте официального сбора. Примерно половина — по большей части хулиганы, уплотняли салон, подскакивая по дороге. Шутка ли, добираться до «точки сборки» к пяти утра? Это была обычная практика. Уже ни раз возивший фаньё водитель всё понимал, а потому вовсе не удивился, когда его попросили ехать по центральным улицам и никуда не сворачивать — чтобы всем, кто обещал «подскочить» было проще ориентироваться. Чтобы всё было, как всегда.

Автобус лишь единожды остановился за городом. Дверь распахнулась, фыркнув в морозный воздух весёлым парком, и зябко ёжащаяся тоненькая фигурка вскочила на ступеньку. Колеса чуть промедлили и, еле заметно качнувшись вперёд-назад, продолжили в неблизкий путь.

— О! Что за королева?! — плотоядно гоготали грубые, но весёлые голоса.

— «Сир вру пле» к нам! — безбожно коверкали французскую речь пьяные и добрые.

— Это чья «белка»? — беззлобно негодовали считающие, что «женщинам на корабле не место».

— Моя! — громко отозвался Бэкхем и вяло помахал с галёрки.

Лидс тоже хотел что-то сказать, но промолчал, лишь поднял раскрытую ладонь, уныло пошевелил пальцами. Впрочем, о том, что хотелось что-то сказать — врал сам себе. Говорить ничего не хотелось. Вообще ничего. И никому. Просто молчать, смотреть в непроглядность зимнего утра и пытаться найти вкус в безвкусном и совсем-совсем пресном. Водка вливалась внутрь, словно вода. Даже не простая, а дистиллированная, напрочь мёртвая.

— Как ты? — тонкие остывшие на морозе пальчики легко коснулись подёрнутых привычной коркой костяшек, потом нежно и холодно обняли мизинец с безымянным.

Лидс даже на секунду по-детски обрадовался, что сестра сначала обратилась к нему, а уж потом коротко поцеловала Бэкхема. Но даже эта краткая радость не заставила язык повергнуться. Лишь плечи вздохнули вверх-вниз. А потом зачем-то ещё раз, вверх и снова устало опали.

Она села напротив, рядом с Бэкхемом. Будда придержал хорошие места. Почти в самом конце. Целый кубрик на четыре сидения, где даже столик можно поднимать. Хотя, впрочем, никто его никогда и не опускал. А ещё можно было тихонько покурить. Вообще-то, нельзя. Но водитель, если пассажиры сильно не наглели, как правило, не замечал мелких шалостей. Ну, курят и курят на галёрке, как школьники за гаражами. Что с них взять, с блаженных…