Анатомия мира. Как устранить причины конфликта

Когда Хамиш узнал, что случилось с моим отцом, он пришел, чтобы оплакать его вместе со мной. Но я разозлился и прогнал его. Я никогда не забуду эту сцену: Хамиш стоит с опущенной головой возле моей двери, а я осыпаю его кое-как произнесенными ругательствами и виню его в смерти отца. Я винил его, моего лучшего друга детства и товарища по играм. Он убил отца – он и те, кто верили в то же, что и он, и выглядели как он. Я так ему и сказал.

Я трясся от ярости, а он, так и не подняв головы, отошел от моей двери, отвернулся и, не сказав ни слова, печально ушел вниз по улице. Ушел навсегда.

Я неожиданно потерял сразу двоих из тех людей, что были для меня важнее всего. Один – еврей, которого убило арабское оружие, другой – араб, отступивший под градом словесных пуль еврея.

Была в этой ситуации, конечно, и еще одна жертва. Как мы уже знаем, отказ видеть в другом человека нуждается в серьезном оправдании. Я начал в своем воображении уничтожать большую часть человечества. Арабы виделись мне кровососами, трусами, ворами, убийцами – псами, которые заслуживают смерти и которые живы лишь благодаря доброй воле израильтян. Лишь много лет спустя я понял, что когда я обесчеловечиваю другого, я обесчеловечиваю само понятие человечности – и самого себя. Моя ненависть к арабам превратилась к ненависть ко всем евреям, которые не ненавидели арабов так же сильно, как я, и в конечном счете переросла в ненависть к себе, из-за которой я едва не умер в луже крови на полу ванной комнаты в Темпе, штат Аризона.

Но именно так я познакомился с Юсуфом.

Мама перепугалась, увидев, до каких глубин я опустился после смерти отца, и летом 1974 года отправила меня в Соединенные Штаты пожить с ее братом. Именно там я научился ненавидеть еще две группы людей: во-первых, религиозных евреев в лице моего набожного дяди, который настаивал, что нужно обращаться к Богу, хотя было совершенно очевидно, что Бог, если он и есть, не желает нас слушать, и, во-вторых, богатых американцев с их игрушками и техническими устройствами, которые искоса поглядывали на заикающегося подростка, которому приходилось носить кипу – это такая шапочка.

Я боролся со своим заиканием – то был акт выживания и самообороны – и мне наконец удалось научиться его сознательно контролировать незадолго до того, как я поступил в Университет штата Аризона. Но я был одинок – отрезан от человечества, которое ходило, ездило и говорило вокруг меня, со всех сторон. Я был одинокой душой.

Вы, наверное, подумали, что это хотя бы помогало мне получать хорошие оценки, – усмехнулся он, слегка разбавляя напряжение, – потому что у меня было много времени на учебу. Но как и многие одинокие люди, я на самом деле думал о других намного больше, чем те, кто жили ради общения. Видите ли, я никогда не был по-настоящему один, даже когда запирался у себя в комнате. Даже тогда я думал об отце, моем народе, арабах, Хамише. Все, кого я ненавидел, также всегда были со мной, даже когда я был один. Иначе быть не могло: я обязан был помнить, кого и почему ненавижу, чтобы держаться от них подальше.

После второй попытки самоубийства и краткого пребывания в больнице меня выписали, и я задумался о будущем. Тогда оно казалось мрачным. После первого курса мне дали испытательный срок, а на втором курсе мои оценки стали еще хуже. Я думал, что меня выгонят. В начале мая мне пришло письмо из ректората – я думал, что это был приказ об отчислении.

Но нет. На самом деле это был последний спасательный круг, который мне бросили. Меня пригласили записаться на сорокадневную программу выживания, которую возглавлял один из преподавателей университета – араб по имени Юсуф аль-Фалах.

Ави протянул руку в сторону Юсуфа; тот едва заметно кивнул.

– И, конечно же, я сразу понял, что ни за что туда не запишусь, – продолжил Ави. – Пусть лучше меня отчислят, чем заставят провести сорок дней и ночей с разжигателем ненависти – поскольку я сам был разжигателем, я думал, что и он такой же. Я так и сказал маме, которая к тому времени уже тоже перебралась в Штаты.

«Ты запишешься в эту программу, Ави, – накричала она на меня, – или ты больше мне не сын. И не думай, что я это не серьезно, – сказала она. – Ты уже дважды попытался уйти из моей жизни, и что-то, поселившееся в тебе, украло мальчика, которого я когда-то знала – собственно, знала еще четыре года назад. Так что я облегчу тебе задачу, Ави: если ты откажешься от этой возможности, от этого подарка, которого ты не заслуживаешь, из-за слепой неприязни к человеку, которого ты даже никогда не видел, то ты мне больше не сын. И уж точно ты не будешь сыном своего отца».

Ави замолчал и глубоко вздохнул.

– И я записался в эту программу, – сказал он. – Я отправился в поход вместе с моим врагом.

Остальные ждали, что он скажет дальше.

– И что произошло? – спросила Гвин.

– Ты не против? – обратился Юсуф к Ави.

– Нет, конечно, – сказал Ави. – Продолжай, пожалуйста.

Юсуф вышел на середину комнаты.