Андеграунд, или Герой нашего времени

Спустя лишь день на Ловянникова вновь напали вечером, на подходе к зданию общаги, прямо за углом. Трое — понятно, что люди Серого. Не побили, но хорошо попугали, совали кулак под самый нос. Гнались. Озлобленное напряжение на этажах явно поддерживалось. А сам Серый, знай, ждет и где-то здесь же спокойненько ходит. (Возможно, мне, сторожу, жмет руку при встрече в коридоре. Покуривает.)

А еще через два дня квартирка стала моей. Ловянников пришел (я у Лялиных), поздоровался, не улыбается — сел молча напротив. Сидел, словно бы совсем сирота в этой жизни. Такой богатый и такой унылый.

Ни чаю, ни даже водки я не успел на стол. Я только спросил, не случилось ли, и шутейно интересовался, не одолжить ли ему немного деньжат. С любопытством бомжа спросил и про изыск московских его квартир, светский разговор — как там, Алексей, их меблировка? а как лепнина на их потолках?.. Ловянников ответил (вздох), какая, мол, там лепнина и какой изыск, если человека в среде этих гнусных общажников тяготит даже собственное богатство. В особенности то, которое человек защитить и отстоять не в силах. И тут Ловянников вынул из кармана бумагу — это вам, Петрович!

— Мне?

Да. Он сумел-таки квартирку приватизировать (через центральное БТИ) и два дня назад переписал ее на меня — отдает бесплатно, навсегда. Второй экземпляр дарственной остался у нотариуса в Центральной нотариальной конторе.

В конце концов он, Ловянников, человек не бедный и может себе позволить дарить. Так или нет?.. Квартира приватизирована (какое новое, удобное слово) — и он напрямую отдает ее мне. Можно считать, из рук в руки. «Вы хоть улыбнитесь», — сказал я. Вот тут только мрачноватый Ловянников улыбнулся: да, да, ему приятно думать, что квартира будет не чьей-то, а моей — а ему, Ловянникову, все равно ее уже не удержать...

— Сдались?

Вот теперь он засмеялся живее и искреннее:

— Да.

— Вы молодой. У вас еще появятся друзья! — пообещал ему я.

Это не факт. А все же большие деньги и в эту сторону дадут себя знать. (Рано или поздно.)

— Рано или поздно, Алексей, друзья появятся. Много друзей. И в следующий пиковый раз вам не придется дарить бомжу...

Посмеялись.

Я понимал: Ловянникова грело, что квартира не достанется Серому — тому двуногому хищнику, кто здесь, на этажах дирижировал злобой и ночными нападениями. Тому, кто убил (а сам затаился) неповинного дога. Лишь бы не ему, не им! Уступи сейчас Ловянников, квартира тут же отойдет к Серому, это дважды два — у них все на мази! Бумаги соответствующие жэк подготовил, и сам комендант общаги уже причастен, куплен.

— Но будьте и вы начеку, Петрович. Серый и есть серый... — предупредил Ловянников. Не думайте, мол, что он так вдруг отступится...

Я и не думал. Затаившееся зло на этажах могло теперь подстерегать и меня.

А все же квартира — это стечение обстоятельств, а не случайная благость с прохудившихся на миг небес. Случайная, это верно, но как-никак доставшаяся многолетнему и честному стражу, разве нет? Не Ловянников дал квартиру. Не он дал, если мне ее дали в зачет. Не так уж в конце концов и много дали, обычная, однокомнатная, давно просилась.

Ловянников продолжал пояснять: если бы он с этой квартирой упорствовал, они (Серый и компания) стали бы искать его слабину, уязвимое место. Они бы кляузничали, звонили в мэрию, в БТИ. Что им клевета или прямой шантаж! Ведь убили же Марса. Они бы непременно дошли до шантажа касательно других его квартир — дай им время, и туда перекинется их завистливый огонь.

— ... Обещайте, Петрович, что ни за какие деньги, никогда не отдадите им эту квартиру.

Я обещал. Это просто. (Я любил эту однокомнатную. Ни серым, ни черным не продам.) Но в другой просьбе я не пошел Ловянникову навстречу, хотя просьба не была сложной. (Но, видно, задела, коснулась своевольной жизни моего «я».)

Ловянников всего-то и спросил (попросил меня), может ли он изредка — иногда! — навещать меня по вечерам и смотреть на вот это изображение Марса на стене. Посидим, посудачим о поколениях. Конечно, он придет с коробкой чая или с бутылкой, это ясно.

А я сказал — нет.

Условие, сказал я ему, необременительное, ничего особенного, но на меня оно будет давить (на мое «я»). Я не хотел и в малости зависеть.

Я и себе не смог бы объяснить это толком — возможно, я не знал, как я буду общаться с богатым

. Возможно, что-то еще. (Мое «я» инстинктивно забило тревогу.) Зря или не зря, но уж так я чувствую и так живу жизнь. И даже моя квартира, вот эта, приватизированная, однокомнатная, с рисованным изображением пса на стене, будет ощущаться не вполне моей, пока будет тянуться обусловленная полудружба.

— Нет, Алексей. Не смогу. Извини... Я отдельно устроен. Хочешь, забери квартиру назад.

— Ну что вы! что вы!

— А что такого? — передаришь другому.

Ловянников покачал головой — нет.

Он сглотнул ком: я увидел, как перекатилось адамово яблоко. (Я даже услышал.) Одиноко господину Ловянникову. Одиноко ему и хочется общения: хочется пса своего помнить.