Андеграунд, или Герой нашего времени

Древко транспаранта, кренясь, ударило рядом мужика по спине, по кожану, и с отскоком меня — уже небольно. Притиснутых друг к другу людей стало заносить влево к воротам магазина «Российские вина» (в те дни пустовавшего). Толпа гудела. Оттого что ворота, с высокой красивой решеткой, оказались полуоткрыты, нас вталкивало, впихивало, вдавливало в проходной двор. Мы начали кричать. (Жертвы, всем известно, как раз возле таких чугунных решеток. Из нас могли выдавить не только наш демократический дух.) Милиционеры лишь теперь сообразили, что людей вдавило вовнутрь, в то самое время как огромная демонстрация продолжала продвигаться все дальше, минуя Манеж и к подъему на Красную площадь.

Закрыв с трудом первую створку ворот, а затем кое-как и вторую, милиционеры обезопасили нас, но и, конечно, отрезали. Человек до ста, и я с ними.

— Ничего страшного: пройдете дворами! — кричали милиционеры. — Идите домой!..

Милиция материла нас — мы их. Едва опасность чугунных ворот миновала, изоляция стала обидна: какого черта мы тут, а не там?! Гражданин с красивым российским флагом возмущался: он пришел на демонстрацию демократов, а не на встречу (в проходном дворе) с работниками милиции. «Откройте!» — требовал он. И нервно подергивал флагом.

— Да как теперь их откроешь?

— Обязаны открыть!

— Вот ты сам и открой! — огрызнулся молодой милиционер.

Ворота с решеткой (неважно, открытые или нет) уже намертво придавило проходящей толпой. Ни шанса. Мы поостыли. Видеть в прикрытых воротах происк милиции, не допускавшей часть людской массы на демонстрацию, было глупо. (Хотя поутру такие случаи отмечались.)

Гражданин с флагом возмущался, но уже вяло.

И тут я ее увидел: крупная стареющая женщина. На голове — перемежающиеся кольца черных и контрастно седых прядей.

Леся Дмитриевна Воинова. Не узнал бы ее, не сведи нас здесь лицом к лицу. (Она тем более меня забыла.) Я назвал ее по имени-отчеству.

— Добрый день.

Она вгляделась.

— Простите... Никак вас не вспомню.

После стольких-то лет это было не удивительно. Мы (напомнил я) работали когда-то вместе. Вы, скорее всего, меня не знали, но зато я вас знал. Да и кто же в стенах института (я назвал тот НИИ) — кто же там не знал Лесю Дмитриевну Воинову! — я произнес с некоторой торжественностью, мол, запоминаются же нам на жизненном пути яркие люди.

Ей понравилось, как я сказал. Было ясно, что она и точно ничего не помнит. Вот и хорошо.

Оказавшиеся за чугунной решеткой, мы смотрели теперь из подворотни на продолжающийся мощный ход толпы: видели, как валит и валит по ту сторону высоких ворот (всех не отрежете!) демократический наш люд.

— Много сегодня народу.

— Очень!.. — Леся Дмитриевна уже явно оживилась, улыбалась: лицо постаревшей гордячки.

Ей было приятно (как я сообразил после) не только оттого, что кто-то вспомнил ее былые дни (и, стало быть, ее былую красоту), но еще и оттого, что ее узнали прямо на улице.

А я в эти минуты вдруг приметил возле самой решетки молодого милиционера — он был весь поглощен одним из интереснейших, надо полагать, дел в своей жизни. От него нельзя было глаз оторвать.

— Но мы с вами, — говорила Леся Дмитриевна, — сегодня уже ничего не продемонстрируем.

— Похоже, что так!

Молодой милиционер, стоявший у ворот, занимался (сам для себя, бесцельно) вот чем: он тыкал дубинкой меж прутьями решетки. Нет, не в воздух. Он бил тычками в проходящих людей толпы. Людей (оживленных, энергично кричащих, с транспарантами в руках) проносило, протаскивало мимо нас, мимо решетки, а он их как бы метил. Мент лет тридцати. Чуть моложе. Наносил удар меж прутьев. А люди толпы на бегу время от времени подставляли ему свои спины. (Выражение его лица я еще не увидел.) Удар был тычковым движением снизу. Одному. Другому. Третьему... Мент стоял затененный столбом. (Но дубинка-то его мелькала!) Я, занятый Лесей Дмитриевной, только вбирал эти беззвучно-тупые тычки в себя, перемалчивал, а внутри каменело.

Почувствовав во мне перемену (какую именно, она не знала), ЛД взволновалась и спросила:

— Вы торопитесь?.. не очень?

Она тронула, еще и попридержала меня за рукав:

— Нет-нет. Не оставляйте меня, мне не сладить сегодня с толчеей... Мы вместе? — и вопросительно-встревоженно смотрела. Взгляд когда-то красивой женщины, которая не знает, позволительно ли ей вот так улыбаться спустя столько лет. (Ей было позволительно. Я так подумал.)

Мент тыкать дубинкой перестал; возможно, до его лычек дошли мои нервозные флюиды. Но, возможно, его просто оторвали (от столь притягательно незащищенных спин и почек), его прервали: появился лейтенантик и закричал, мол, не фига тут стоять, передислоцируйтесь, да побыстрее, к Манежу!.. Мент опустил дубинку и повернулся (наконец-то) к нам лицом: на юном лице застыло счастье, улыбка длящейся девственной радости.