Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

В заключение о конспирации должен сказать, что удивительно, как ухитрился Бугаев счесть меня виновным в конспирации, и притом «внутренно» виновным. Если уж я и виновен, то, конечно, внешне, именно в том, что, положившись на Киселева, я не запросил его по поводу отправления корректур членам литературного комитета. Внутренно я был бы виновен, если бы прочел брошюру в рукописи и в двусмысленных выражениях дал бы понять Киселеву, что хорошо бы конспирировать ото всех. Но ясно, что я хотел конспирации только от более далеких мусагетцев.

–

Договор об антропософии

. 1. Этот договор был словесным, так что можно говорить лишь о том, чего безусловно в этом договоре не могло заключаться. Формула же Бугаева, против которой (приведенной им в его ругательном письме) я возразил (в ответ на последнее) и которую в несколько ином менее субъективном виде Бугаев повторяет в своей записке,

именно и есть то, чего никоим образом в договоре быть не могло, ибо этим нарушена была бы свобода Мусагета[3896]

. 2. Этот договор был не с Бугаевым, а с антропософами и с теософами. Никто почти не ставит Бугаева на такую высоту по его таланту, как я, но, однако, я, не задумываясь, подал бы голос за проведение какой-либо меры или за напечатание какой-либо статьи, раз эта мера или эта статья желательна, полезна, «мусагетична», несмотря на то, что Бугаев грозил бы уходом; свобода Мусагета, принцип либерализма на высших планах не может быть нарушен без измены основной идее Мусагета, с которой мы трое (Бугаев, Эллис и я) были согласны всегда и в особенности летом 1909 года. Потеря даже всех значительных сотрудников менее чувствительна Мусагету, нежели изменение его сущности. Итак, никакого договора с Бугаевым Мусагет не заключал. 3. О моих поправках к приведенной Бугаевым субъективной и абсолютистской формуле он не счел нужным даже упомянуть в своей записке так, чтобы моя точка зрения была ясна адресатам. 4. Таким образом, отправление «Vigilemus» Бугаеву на просмотр не есть вовсе исполнение договора об антропо-теософии и в особенности какого-то частного соглашения Мусагета с Бугаевым, а выполнение конституции, ибо Бугаев член литературного комитета. Заявление от редакции в № 4, 5 «Трудов и Дней» от 1912 года (составленное после обмена письмами с Бугаевым относительно его редакторства) гласит: Андрей Белый намеревается остаться за границей; поэтому, сохраняя за собой права и обязанности члена литературного комитета издательства «Мусагет», он вынужден отказаться от редактирования «Трудов и Дней», т<ак> к<ак> и т. д…[3897] Неотправление же «Vigilemus» на просмотр явилось бы, несомненно, моим промахом или промахом Киселева, в известной мере нарушающим конституцию, т<ак> к<ак> «Vigilemus» в противоположность, напр<имер>, «Наполеону» Тэна, «Ангелли» Словацкого, «Вибелунгам» Вагнера и т. п.[3898], несомненно является даже независимо от антропософических соображений предприятием, требующим коллективного обсуждения. Извинением, однако, для меня и для Киселева, если бы мы, не спросясь литературного комитета, напечатали «Vigilemus», могло бы служить 1) то обстоятельство, что Эллис – центральный член Мусагета, которому можно большее позволить, нежели постороннему автору, а во 2), то обстоятельство, что по существу «Vigilemus» на взгляд беспристрастный и непартийный является очередною католическою экспекторацией Эллиса с вполне достаточными расшаркиваниями перед антропософией и Штейнером. Но корректуры были отправлены, конституция не нарушена, а весь скандал, поднятый вокруг этой безобидной брошюры, поскольку в нем участвовал Бугаев, взошел на дрожжах психологизма, микробы которого давно пора вытравить в деловых отношениях. 5. Если бы даже договор был заключен только с Бугаевым и притом со мною лично, как с редактором, то доверие, которое подтвердил мне Бугаев в Дрездене (в сентябре нынешнего года), видоизменило бы означенную формулу, абсолютизм которой привел к воззванию о цензуре. «Верю, верю вам, что вы не допустите изуверства в обсуждении антропософии». Так приблизительно повторял Бугаев. В «Vigilemus» нет ни следа антиантропософского изуверства, а есть романтическое ультрамонтанство, горячее на словах, но никому не зажимающее рта.

–