Андрей Кожухов

– О нет, – отвечал Жорж, – это невозможно. Она доставила бы ему массу неприятностей. Она живёт теперь отдельно, в том районе, где ведёт пропаганду.

Жорж ничего не прибавил, но устремил на своего друга взгляд, полный симпатии и грусти, что сильно задело Андрея. Он отвернулся и заговорил с ним о его статье. После этого уже тщательно избегал упоминать имя Тани. Сострадательный взгляд Жоржа поднимал в нем желчь и злобу.

Андрей возобновил свою любимую работу – пропаганду между рабочими – и засел почти безвыходно на Выборгской стороне. У него появился какой-то голод на работу, и он брал на себя всё, что ни подвернётся. Даже требовательная придирчивая Лена была от него в восторге, говоря, что он скоро наверстает потерянное.

В то же время прежняя нелюбовь Андрея к пропаганде среди интеллигенции перешла у него в настоящее отвращение. Он наотрез отказался ходить на какие бы то ни было студенческие сходки или собрания, кроме чисто деловых. Он даже редко виделся со своими друзьями и товарищами по делу. Зачем? Одно баловство и потеря времени! Он был в самом стоическом[41]

настроении, стараясь очистить свою жизнь от всего, что не было строгим долгом.

Жорж был единственным человеком, с которым он видался: может быть, потому, что для него это была своего рода епитимья[42], ему так хотелось доказать себе, что его приступ пошлой ревности к Жоржу прошёл совершенно и что он с ним в прежних дружеских отношениях. Он твёрдо держался бы своего решения, если бы не этот несносный взгляд меланхолического сострадания, появлявшийся по временам в выразительных глазах Жоржа. Он был у него два раза в первую неделю по приезде, но тем и ограничился, оправдываясь недосугом.

Таню он предпочёл не видеть вовсе. Он был доволен тем, что возложенное на него Зиной поручение не требовало личного свидания. С того дня как Таня сделалась членом партии, все ее деньги шли на дело, и в распоряжении ими другие товарищи, конечно, имели такой же голос, как и она. Андрей легко достал от организации половину суммы, необходимой Зине. Остальное обещал достать через месяц Репин, которого Андрей навестил через несколько дней по возвращении из Дубравника.

Он встретил Таню не ранее как через две недели на собрании кружка, к которому они оба принадлежали. Около дюжины мужчин и женщин, занимавшихся пропагандой между рабочими, сошлись, чтобы обсудить свои специальные дела. Между присутствовавшими был знаменитый Тарас Костров. Он принадлежал к числу пионеров пропагандистской деятельности в народе, но конспирационные дела давно заставили его отказаться от такой работы. Теперь он появлялся на собраниях, когда время позволяло, и сегодня он пришёл ненадолго, собственно для того, чтобы повидаться с Шепелевым, одним из постоянных членов этого кружка, с которым ему нужно было о чем-то переговорить.

Хотя комната была полна народа, однако первым бросался в глаза Тарас Костров. Нельзя было не обратить внимания на его гордое, прекрасное лицо, отражавшее сильный ум и безграничную смелость.

Обменявшись дружеским кивком с Костровым, Андрей подошёл поздороваться с Таней, которую он увидел в самом далеком углу погруженной в чтение только что отпечатанной народной книжки.

Андрей не без некоторого опасения отправлялся на это собрание, где, он знал, ему предстояло встретить Таню. Но теперь, когда они очутились лицом к лицу, он почувствовал только тихую радость. Девушка дружески поздоровалась с ним, но скоро снова погрузилась в чтение, которым она, казалось, была сильно заинтересована. Андрей не захотел ее беспокоить. Он протянул через несколько голов руку Лене и уселся.

Еще не все были в сборе, хотя назначенный час уже прошёл. В ожидании собравшиеся развлекались частными разговорами, и комната наполнилась гулом сдерживаемых голосов. Тарас и Шепелев усердно вели свой деловой разговор. Шепелев – бледнолицый молодой человек с длинными волосами и белокурой бородкой, в высоких сапогах и жилетке, застёгнутой доверху, какую обыкновенно носят мастеровые, – объяснял что-то своему собеседнику. Тарас слушал, рассеянно глядя перед собой. Он мог слушать речь с большим вниманием и в то же время думать о другом – он так хорошо понимал всё с полуслова. В эту минуту его беспокойные мысли были далеко: он думал о новом предложении, которое внесёт на собрании совсем иного характера, куда он должен пойти через полчаса. Он знал очень хорошо, что его предложение вызовет бурю, и уже заранее почувствовал в себе прилив доброты и мягкости. Вот почему его тёмные сверкающие глаза глядели так ласково на собеседника, и тон его случайных возражений был так кроток и мил. Тарас Костров известен был в партии как человек не только очень сильный, но отчасти и властолюбивый. Он носил, впрочем, бархатную перчатку на своей железной руке. Манеры у него были мягкие и чарующие, и его речи в самом разгаре спора становились «слаще мёда», как выражались его противники.