Андрей Сахаров

«Книга Природы написана на языке математики», — сказал Галилей, первый настоящий физик. Но по ощущениям его счастливых коллег, которым удавалось прочитать новые строки в этой книге, жанр этой книги — не сухая бухгалтерская проза, а настоящая поэзия. Правда, в отличие от поэта физик не может в одиночку и расслышать пленные голоса в экспериментах, и услышать сигнальные звоночки первых математических рифм, и записать начисто строчки готовой физической теории. Нужны коллективные усилия экспериментаторов и теоретиков.

И все же одинокая духовная работа физика-теоретика в родстве с работой поэта. Всякое сочинительство подлинно нового идет таким образом — в физике, в поэзии, в философии истории.

Два взгляда на мир

В философии российской истории два свободомыслящих, честных и уважающих друг друга человека — Сахаров и Солженицын — различались принципиально. У каждого была своя позиция — продуманная и выношенная. Эти позиции в чем-то существенном сходились, но и расходились очень существенно.

Тут можно задаться вечным вопросом: «Что есть истина?» Однако историку науки легче вспомнить случаи столь же неустранимых расхождений между выдающимися учеными. Расхождения в науке, где всё кажется определимым и измеримым, еще удивительнее, чем в мире гуманитарном. Подобные расхождения в физике касаются всегда не конкретного настоящего, доступного эксперименту, а будущего — возможностей и границ развития научного знания. Основания для таких расхождений коренятся в глубинах личности, там, где властвуют предвидения, предрассудки, предвзятости, личные особенности мировосприятия. Два свободомыслящих, честных, уважающих друг друга и культурно развитых человека не найдут взаимопонимания при обсуждении балетного спектакля, если один из них от рождения слеп, а другой глух.

Более уместный пример дают расхождения в науке, которые коренятся в различии мировосприятий физика и математика. Эти два взгляда глубоко различны, хотя и взаимно плодотворны. Различие состоит в том, что книга Природы всего лишь одна, а математических книг много. Физическая истина всегда относится к природным явлениям, она вынуждена им соответствовать, и потому она всегда одна, если это физически правильная истина. Математических истин много, они лишь должны не содержать внутренних противоречий.

Физик, как бы высоко ни воспаряла его мысль, всегда чувствует под ногами родную планету, на которую он должен непременно вернуться. Математик вполне может забыть о месте своего взлета и незаметно для себя оказаться совсем на другой планете или даже в другой Вселенной. Математику даже лучше забыть о своей физической стартовой площадке, так ему легче делать свою одинокую духовную работу.

Но имеет ли это отношение к сопоставлению общественных позиций Сахарова и Солженицына? Назвать знаменитого писателя математиком можно не только потому, что он окончил математический факультет Ростовского университета. Сам Солженицын употреблял в самохарактеристиках название своей первой законной профессии наряду со своей противозаконной профессией зэка. И вспоминал об упоении, с которым преподавал математику школьникам. Хотя, разумеется, далеко не каждого выпускника математического факультета можно считать математиком по складу мышления.

А только это и существенно. Ведь два типа мировосприятия, охарактеризованные выше, существовали и до того, как возникли науки физика и математика. Два типа исследовательского мышления — два типа отношения к миру, к истине, к законам природы — реализуются в физике и математике. Но не только в них. Исследователем может быть и писатель — «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын снабдил подзаголовком «Опыт художественного исследования».

Одно из самых общих расхождений Сахарова и Солженицына связано с понятием «социализм». Фактически речь шла еще о двух ключевых словах советской истории и о двух равенствах, к которым пришел Солженицын, осмысливая эту историю:

сталинизм = ленинизм = социализм.

Двойное это равенство можно назвать основной теоремой научного антисоциализма, или просто — теоремой Солженицына.

Претензия к Сахарову состояла в том, что он не принимал эту теорему и не доискивался до фундаментально-ложной аксиомы, ставшей причиной бед России в XX веке. Особенно ясно и страстно это недоумение выразила Дора Штурман, убежденная, что Солженицын свою теорему доказал. Доказал своими художественно-историческими средствами, и «Архипелаг ГУЛАГ» — лишь эпилог того доказательства, основная часть которого заключена в многотомном «Красном колесе»:

«Странно: свободный художник подходил к этому вопросу скрупулезно научно, а ученый — сугубо эмоционально, не привлекая ни научной логики, ни правоведения в его принципиальных устоях, ни статистики, ни истории вопроса. Его эти все «отвлеченности» достаточно долгое время просто не занимали. Физика увлекала больше. А после физики — помощь конкретным людям, их спасение»²³.