Андрей Сахаров

Не так всё просто было и в ФИАНе. Администрацию не устраивало, что академик просился на слишком низкую должность. Для него собирались создать новый отдел, чтобы он его возглавил⁴⁷. Но Сахаров хотел вернуться в теоротдел и на должность, где мог бы спокойно заняться «ликвидацией пробелов в своих знаниях».

С июля 1969 года он вновь в ФИАНе, где начинал свой путь в науке. В августе он последний раз побывал на Объекте — ему разрешили забрать вещи и сдать дом, в котором семья прожила много лет. Там он передал государству свои деньги, накопившиеся на сберкнижке на Объекте. Образ жизни Сахаровых — весьма скромный — не менялся при всех его повышениях. Из предметов не первой необходимости покупали лишь некоторые высокотехнические новинки: магнитофон, фотоаппараты, детский телескоп и микроскоп. Семья тратила меньше того, что он получал, плюс Сталинская и Ленинская премии.

Огромную сумму — около тридцати его годовых зарплат в ФИАНе — Сахаров пожертвовал на строительство онкологической больницы и в Красный Крест. Несколько лет спустя он написал, что сделал это «под влиянием импульсов, представляющихся мне сейчас несостоятельными»⁴⁸

. Этих своих «импульсов» он никогда не объяснял, позволяя думать, что просто не хотел брать средмашевских денег⁴⁹. Однако он ясно понимал, что его термоядерные изобретения сэкономили государству гораздо больше. И очень сожалел, что не знал тогда, как поступал с «лишними» деньгами его учитель:

«Большую часть жизни Игорь Евгеньевич очень нуждался в деньгах. Некий достаток возник, когда он получил Сталинскую премию. Но часть из нее он сразу же выделил на помощь нуждающимся талантливым людям; он попросил найти таких и связать его с ними — но эти люди не знали, откуда они получают деньги. Мне очень стыдно, что мне не пришло в голову то же самое или что-нибудь аналогичное (о поступке И. Е., вернее о нескольких таких поступках, я узнал лишь после его смерти)».

О своем решении Сахаров впоследствии недвусмысленно сожалел:

«Мое внешне такое «широкое» и «благородное» действие представляется мне неправильным. Я потерял контроль над расходованием большей части своих денег, передав их «безликому» государству. Через несколько месяцев (еще в 1969 году) я узнал о существовании общественной помощи семьям политзаключенных и стал регулярно давать деньги, но мои возможности были при этом более ограниченными. Я потерял возможность оказать денежную помощь некоторым своим родственникам, которым она была бы очень кстати, и вообще кому-либо, кроме брата и детей. В этом была какая-то леность чувства. И, наконец, я потерял очень многое в позициях противоборства с государством, которое мне предстояло. Но, что касается этого последнего, в 1969 году я умом мог уже ощущать это противоборство, но по мироощущению я всё еще был в этом государстве — не во всём с ним согласный, резко осуждающий что-то в прошлом и настоящем и дающий советы относительно будущего — но изнутри и с сознанием того, что государство это мое».

Руководители страны с гораздо большим основанием считали, что государство это их, а лучше сказать, словами Людовика XIV, что государство — это они.

«Хотя и небольшая эта группа, но она вредная»

Так выразился на заседании Политбюро в 1972 году один из политбюрократов о людях, которых Сахаров «группирует вокруг себя»⁵⁰. То свое совершенно секретное заседание руководители страны целиком посвятили, говоря словами Брежнева, «затемненной деятельности, которая ведется за спиной рабочего класса, трудового крестьянства и нашей интеллигенции, ведется против их интересов, против интересов нашего социалистического государства и нашей партии»⁵¹.

К этому времени советские вожди рабочего класса уже были единодушны в том, что с Солженицыным «надо кончать» — хотя и не решили еще как: просто «выдворить из Москвы» или «выселить за пределы нашей страны». О Сахарове мнения пока еще расходились. Суслов уверял, что «агитировать Сахарова, просить его — время прошло. Это ничего абсолютно не даст». А Подгорный всё еще считал, что «за этого человека нам нужно бороться. Он другого рода человек. Это не Солженицын. Об этом, кстати, просит и т. Келдыш (президент Академии наук. — Г. Г.).

Все же Сахаров трижды Герой Социалистического Труда. Он создатель водородной бомбы»⁵².

Создатель бомбы стал головной болью партии и правительства уже в 1968 году.

В июле 1969-го начальник Главлита (Главного органа цензуры) докладывал в ЦК, что в западной прессе Сахаров продолжает оставаться одной из центральных фигур «так называемого движения сопротивления режиму», что «буржуазная печать на все лады восхваляет «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» и их автора, объявив его «идейным вдохновителем» советской интеллигенции», и что согласно западногерманской газете «Ди Цайт» Сахаров «является бесценным даром для советского народа и всего мира».