Андрей Сахаров

Солженицын помог Сахарову уяснить скрытую для него историю сталинской России. Возможно, и Сахаров вместе с послесоветской историей России научили чему-то Солженицына, если он 10 декабря 1998 года на приеме в шведском посольстве сказал, что уважение к живому разнообразию мнений необходимо для единства человечества. Под этими словами Сахаров подписался бы двумя руками (что он умел).

Глава вторая

«ПО ТУ СТОРОНУ»

Ко времени знакомства с Солженицыным в августе 1968 года свобода выбора страны проживания не имела для Сахарова даже теоретического значения. А практически у него не было и свободы выбора места работы.

При всех своих научных званиях и правительственных наградах он оставался подданным империи Средмаша. После того как Славский распорядился закрыть Объект для Сахарова, 47-летний академик почти год пребывал в московской «ссылке» безработным, хотя и при своей средмашевской зарплате. Министр не знал, что делать с «шалавым политиком» — тот входил в номенклатуру ЦК, и любое решение относительно него следовало утвердить на высшем государственном уровне.

У Сахарова, надо сказать, не было особых оснований для недовольства своим странным положением. Свой моральный долг он выполнил. А в награду с него сняли — причем без всяких его усилий — бремя бомбодела-администратора. Он мог без помех заняться чистой наукой. И занялся. В сентябре впервые участвовал в международной конференции — правда, на советской земле, в Тбилиси. Сделал там доклад о гравитации как упругости вакуума. Познакомился со многими теоретиками, включая американца Джона Уилера. Они говорили о секретах гравитации, эти бывшие коллеги по совершенно секретной термоядерной физике. Сахаровская гипотеза о вакуумной природе гравитации произвела столь сильное впечатление на Уилера, что он впоследствии неоднократно пересказывал ее в своих статьях и книгах³⁵.

В ту же осень Сахаров изучал работу молодого теоретика Бориса Альтшулера, готовясь впервые выступить оппонентом по диссертации в той же, совершенно несекретной, чистой физике. Защита кандидатской диссертации «Общековариантные граничные условия к уравнениям Эйнштейна, квантование гравитации и космология» состоялась в ФИАНе 6 января 1969 года. Из сахаровского отзыва видно, что оппонент серьезно поработал, поставив заковыристые вопросы, выразив свои сомнения и… обозначив границы своей компетенции: «Я надеюсь, что лица, лучше меня разбирающиеся в аксиоматической теории поля, внесут добавления по этому вопросу»³⁶.

Эту защиту один из членов ученого совета запомнил на всю жизнь. Не знал он другого случая, чтобы академик-оппонент сказал о кандидатской диссертации, что она была трудна для него, что он не всё понял, но того, что понял, считает вполне достаточным для присуждения ученой степени³⁷.

Осенью 1968 года судьба, однако, не дала Сахарову возможность со спокойной душой заниматься наукой. Той осенью неспокойно было на душе у всех, кто надеялся на демократическую эволюцию советского строя. В конце лета советские танки вторглись в Чехословакию и раздавили молодые побеги свободы, появившиеся весной того года — Пражской весной. Призрак «социализма с человеческим лицом» перестал бродить по Восточной Европе. Охрана соцлагеря выгнала этот призрак на Запад. Мрачная тень легла на общественное самочувствие интеллигенции.

Тяжелая зима 1969 года

К зиме очень мрачно стало и дома у Сахарова. Тяжело заболела его жена. В январе установили диагноз — запущенный рак желудка. Ей, 49-летней, жить оставалось всего несколько месяцев.

В 1967 году они отметили серебряную свадьбу. Счет годов вели с 10 ноября 1942 года, когда впервые увидели друг друга в заводской лаборатории Ульяновского завода. Андрей испытывал благодарность своей жене за «периоды счастья», хотя их семейная жизнь была не безоблачной. После того как у них в 1945 году родился первый ребенок, Клава больше не работала. Сначала — чтобы заботиться о ребенке, затем — чтобы иметь возможность сопровождать мужа, которому приходилось работать попеременно в Москве и на Объекте. Это ограничивало ее жизнь, и без того ограниченную условиями закрытого Объекта. Ее не утешало, что в академической среде неработающая жена, занимающаяся домом и детьми, была гораздо более обычной фигурой, чем в других слоях общества. Но это было ее решение. У нее был достаточно сильный характер, чтобы такие решения принимать самой³⁸. И всё же муж чувствовал свою вину: не сумел настоять на том, чтобы она работала, «не вполне понимал важность этого и не был уверен, что она справится, не смог преодолеть ее закомплексованности в этом и других отношениях, не смог создать такой психологической атмосферы в семье, при которой было бы больше радости и для Клавы — воли к жизни».