Андрей Сахаров

Так руководители страны получили официальную возможность поразмыслить над сахаровскими размышлениями — 20 лет спустя. А другим жителям страны пришлось ждать еще почти год, чтобы познакомиться со взглядами академика Сахарова напрямую, без помощи интерпретаторов — первые его статьи и интервью появились в печати в конце 1987 года¹¹⁹. Свободное же общение со страной началось лишь в 1989 году, в ходе первых в советской истории выборов, которые заслуживали название «выборы».

Академик Сахаров активно участвовал в избирательной кампании и стал народным депутатом, но, оставаясь физиком и инженером, он ясно понимал, что перестройка страны — это нечто гораздо более сложное, чем просто свободные выборы. Реформе подлежала вся социальная система с ее структурой управления, производства и собственности, система, унаследованная от сталинизма. Не преуменьшая важности достигнутого в ходе перестройки, Сахаров видел серьезность предстоящего: «В СССР до сих пор не проведены серьезные реорганизационные реформы. Кроме того, советские люди не осознают самой необходимости проведения этих реформ… Мое глубокое убеждение, что плюрализм в политике и экономике позволит решить проблемы, с которыми мы сейчас столкнулись… Самая крупная проблема заключается в государственной собственности, которая регулируется действующей Конституцией. Решение этого вопроса явится предпосылкой решений всех остальных проблем, стоящих перед нами»¹²⁰.

Непоследовательность теории и практики «перестройки» Сахаров связывал с инерцией массивной бюрократической системы и с тем, что Горбачев и его единомышленники «сами еще не полностью свободны от предрассудков и догм той системы, которую они хотят перестроить».

Обычная ситуация при создании новой теории в физике или принципиально нового технического устройства. Сахаров сочувствует трудностям коллеги-новатора. Как будто не этот коллега, председательствуя на Съезде народных депутатов, прерывал выступление Сахарова и как будто не о нем — лидере сверхдержавы и партийном инициаторе перестройки — Сахаров сказал на съезде, что поддерживает Горбачева, но лишь условно, в зависимости от его конкретных действий.

Эта открыто заявленная условная поддержка руководителя страны вызвала осуждения с двух сторон. Шум неодобрения в зале сразу же осудил условность поддержки: агрессивно-послушное большинство (названное так депутатом Юрием Афанасьевым) хотело менять «генеральную линию» лишь по команде сверху. С другой стороны, некоторые единомышленники Сахарова из числа правозащитников-демократов, которых можно назвать привычно-непослушным меньшинством, осудили саму поддержку неизбранного, недемократического лидера страны. Оба типа неодобрения, в сущности, основывались на инерции мышления.

Коллективные осуждения мало трогали Сахарова, но конкретные возражения он выслушивал внимательно и с благодарностью за откровенность. При этом, впрочем, чаще всего оставался при своем — всегда продуманном — мнении. Гуманитарный физик знал, как глубоко в природе вещей и людей коренится инерция, не зря запечатленная в самом первом законе Ньютона. А преодолевать инерцию, как знал инженер-изобретатель, может лишь конкретная изобретательная мысль. И в научной технике, и в социальной психологии.

На втором году горьковской ссылки он заметил: «Лозунг «Народ и партия едины», украшающий каждый пятый дом, — не вполне пустые слова. Но из этого же народа вышли защитники прав человека, ставшие против обмана, лицемерия и немоты, вооруженные только авторучками, с готовностью к жертвам и без облегчающей веры в быстрый и эффективный успех»¹²¹.

При всей своей симпатии к движению правозащитников и к политическим формам западной демократии Сахаров оставался глубоко беспартийным человеком. Ведь, деля людей на своих и чужих, ограничиваешь собственную свободу в поиске истины: правым может оказаться «чужой». Как-то, уже в период гласности, накануне выборов народных депутатов, на предвыборном митинге некоего правозащитника назвали «соратником Сахарова». На это Сахаров заметил (с улыбкой): «У меня всего один соратник, и тот — соратница…» Эта фраза говорит больше о его чувствах к жене и о чувстве юмора, чем о сходстве их взглядов. Она, к примеру, не скрывала, что смотрела на Горбачева гораздо критичнее, считая, что тот руководствуется лишь сиюминутной политической выгодой, пытаясь заработать очки в отношениях с Западом. В этом она примыкала к партии привычно-непослушного меньшинства. Партийность вообще была ей нечужда. Если Сахаров отклонил предложение вступить в партию в 1949 году, когда еще совершенно не сомневался в основах советской власти, то Боннэр сама вступила в партию в 1966 году. Вышла из КПСС она в 1972 году, уже вступив в партию инакомыслящих.