Андрей Сахаров

Эта вера соединяла его с Игорем Таммом, у которого был арестован брат, с Еленой Боннэр, у которой в бездне тридцать седьмого исчезли родители, и со многими-многими другими. Все они знали развешанную по стране цитату Маркса: «Религия — это опиум народа». И все они были во власти не менее сильного наркотика — веры в социализм. Эта вера обещала научный путь к созданию рая на земле и давала адское терпение идти по этому пути. Уже позже под воздействием этого наркотика Александр Солженицын «пытался вникнуть в мудрость Маркса», а Давид Самойлов со своими друзьями-поэтами пытался выработать жизненную платформу «откровенного марксизма»⁶³. И это были люди сильного, независимого и честного духа.

* * *

Кроме общего фона жизни есть и конкретное каждодневное ее содержание, особенно важное в молодости. К осени 1938 года чума террора, насытившись, иссякла. И молодые люди, поступившие в университет вместе с Андреем Сахаровым, вгрызались в науку, читали стихи, влюблялись и ссорились так же, как и другие поколения студентов.

Пропорции бывали, конечно, разными.

Однокурсница Сахарова помнит, как «высокий парень, худой как жердь» в перерывах между лекциями гулял по коридору, «высоко подняв голову, глядя в потолок, и занят был своими мыслями. Он ни с кем не дружил, был сам по себе… Конечно, мы интересовались мальчиками, и мальчики нами интересовались, но только не Андрей»⁶⁴

.

Много позже эта однокурсница с изумлением узнала, что тогда в студенческие годы Андрей был неравнодушен именно к ней. С неменьшим удивлением однокурсники Сахарова узнали — уже после его смерти, — что в те довоенные годы важной темой его общения с одним из них был Пушкин. Закрытость Сахарова шла от его психологического склада, а не от высокомерия — он с готовностью приходил на помощь, объясняя трудные вопросы. И это было тем более важно, что с преподавателями их курсу не повезло. Арест Гессена, официально объявленный «разгромом троцкистов на физическом факультете», повлек за собой выдавливание из университета «мандельштамовцев», сочетавших первоклассную исследовательскую работу с преподаванием. Осталось лишь несколько более честолюбивых и менее разборчивых в средствах.

Математику, правда, преподавали хорошо, в распоряжении студентов была отличная университетская библиотека. Работал также физический кружок. Сохранилась фотография одного из его заседаний. По воспоминанию старосты кружка, в тот раз докладчиком был Сахаров, а темой — принцип Ферма, управляющий распространением света. Несмотря на трехвековой возраст этого принципа, вывести его на уровне второкурсника нелегко, и докладчику не удалось добиться прозрачности своего первого научного сообщения⁶⁵. Трудно это подтвердить по виду слушателей, запечатленных на фотографии. Еще труднее представить себе, что эти юноши, столь мирно витающие в теоретических эмпиреях, совсем недавно пережили 1937 год…

На мирную учебу, однако, им было отпущено лишь три года.

С началом войны Андрей вместе с другими дежурил во время воздушных налетов, гасил зажигательные бомбы, разгружал вагоны и… сделал свое первое научное изобретение — магнитной прибор для обнаружения осколков в теле раненой лошади. Хотя проект не был реализован, молодой физик ощутил могучее притяжение изобретательства.

Многих однокурсников Сахарова взяли в Военную академию, а его не пропустила медкомиссия: «Я тогда был этим огорчен <…>, но потом считал, что мне повезло — курсанты почти всю войну проучились, а я два с половиной года работал на патронном заводе, принося пусть малую, но своевременную пользу».

О своем отношении к фронту — и к жизни — он написал так:

«Некоторые, не подпавшие, как я, под призыв, в особенности девочки, — пошли в армию добровольцами (в эти дни добровольно пошла в армию Люся, моя будущая жена). Не помню, чтобы я думал об этом. <… > Хотел предоставить все естественному течению, не рваться вперед и не «ловчить», чтобы остаться в безопасности. Мне казалось это достойным (и сейчас кажется). Я могу честно сказать, что желания или попыток «ловчить» у меня никогда не было — ни с армией, ни с чем другим. Получилось так, что я никогда не был в армии, как большинство моего поколения, и остался жив, когда многие погибали. Так сложилась жизнь».

Жизнь сложилась так, что в октябре 1941 года университет эвакуировался в Среднюю Азию. Дорога заняла месяц. О том времени говорит его фраза: «Однажды в снегу около водокачки я увидел кем-то оброненный пряник (как примету другого мира) и тут же съел».

Обучение в университете сократили на год: «При этом программа, и без того не очень современная, была сильно скомкана. Это одна из причин, почему в моем образовании физика-теоретика остались на всю жизнь зияющие пробелы».