Андрей Сахаров

Ситуация радикально изменилась спустя всего лишь несколько недель после выборов президента академии, когда над Хиросимой поднялось грибообразное облако. Первый атомный взрыв произошел в США 16 июля — за день до этих выборов. 24 июля, через неделю после начала Потсдамской конференции, Трумэн мимоходом сообщил Сталину, что у США появилось новое оружие необычайно разрушительной силы³⁹. Американский президент не сказал, что это ядерная бомба, но Сталин все понял — прежде всего то, что разведчики и физики не морочили ему голову и что советский ядерный проект приобрел необычайную государственную важность.

Следствия этого понимания были на пользу российской науке далеко за пределами ядерной физики, и важную роль в этом сыграл С. И. Вавилов. Президента Академии наук не включили в высшие органы управления ядерным проектом, но он использовал свое новое личное положение в общественных целях, воспользовавшись новым общественным весом физики после Хиросимы. Со Сталиным Вавилов встретился 25 января 1946 года. Непосредственно перед ним в кабинете вождя впервые побывал Курчатов, во время пятидесятиминутной аудиенции получив указание вести работы «широко, с русским размахом», — это из записи, которую сделал Курчатов под впечатлением беседы⁴⁰

.

Вавилов, которому Сталин уделил на 15 минут больше, в тот же день записал в дневнике: «Кремль. Прием у И. В. Сталина. Молотов, Берия. Я вот замечаю, что в нужный момент я очень смелый. Это всегда было. И. В. сделал самые серьезные указания о расширении науки, о срочной базе для нее. Одобрил физико-химическое направление. «Гениев не бывает, их выдумали, влияет обстановка, условия». <…> Разговор очень важный для Академии. Завтра три года смерти Николая»⁴¹.

Впечатление, которое эта встреча произвела на Вавилова, быть может, имеет отношение к тому, что его сердце остановилось ровно в пятую годовщину встречи — 25 января 1951 года. Однако по событиям, последовавшим за этой встречей, можно догадаться, что и Вавилов произвел впечатление на вождя, что искусный популяризатор науки и знаток ее истории сумел объяснить Сталину важность широких научных исследований. Диктатору важнее всего было новое высоконаучное оружие, но под впечатлением от Хиросимы и под воздействием нового президента академии он, похоже, подумал: кто их знает, физиков, — сегодня они сделали сверхбомбу из неощутимых ядерных процессов, а завтра — из чего-нибудь еще?

В марте зарплаты научных работников подскочили сразу в несколько раз, а научный бюджет страны — в три раза (помимо секретных спецфондов)⁴². Физики получили ощутимые основания думать, что «партия и правительство», как тогда выражались, заботятся о широком развитии науки. В условиях послевоенной разрухи, когда в стране действовала карточная система, для ФИАНа построили на Памире станцию по изучению космических лучей и организовали масштабную экспедицию в Бразилию для наблюдения солнечного затмения. Оба события научной жизни требовали решения на самом высшем государственном уровне. Памирская экспедиция ФИАНа действовала с 1944 года, но физики жили там в сарае, который — в духе военного времени — называли «братской могилой»⁴³

. Капитальное здание научной станции было построено только в 1947 году руками заключенных из фильтрационного лагеря⁴⁴.

Еще более впечатляющей была астрофизическая экспедиция в Южную Америку, нацеленная на первое в истории изучение солнечного затмения в «радиолучах». Физика космических лучей хотя бы научно связана с ядерной физикой и, таким образом, с «оборонной тематикой», но выяснение природы солнечного радиоизлучения — чистая наука, которая, правда, воспользовалась плодами оборонных исследований: развитие радиолокации в годы войны мощно продвинуло способы регистрации радиосигналов.

Идею радионаблюдения солнечного затмения выдвинул академик Николай Папалекси. Многолетний друг и сотрудник Мандельштама, он возглавлял в ФИАНе лабораторию колебаний, и эта идея была естественным развитием его исследований в области радиофизики. В радиоизлучении Солнца и космического пространства Папалекси видел «основу для новой науки — радиоастрономии»⁴⁵. А солнечное затмение, которое должно было наблюдаться в Бразилии 20 мая 1947 года, давало хорошую возможность для исследователей. Директор ФИАНа конечно же был в курсе этих идей, когда 25 января 1946 года он — в качестве президента Академии наук — отправился на прием к Сталину⁴⁶. Похоже, Вавилов сумел объяснить вождю закон истории, согласно которому чистая и прикладная наука попеременно оказывают взаимные услуги друг другу. И Сталин поддержал науку, о которой заботился президент.