Андрей Сахаров

Когда Крылов говорил о «сплоченной группе физиков», он, скорее всего, видел их в зале. Эта группа уже давно сплотилась в МГУ против Мандельштама и его школы.

Началось противостояние в 1937 году, когда после ареста Гессена на его место в МГУ — директором Института физики (НИИФ) и деканом физического факультета — назначили А. С. Предводителева (1891–1973). Новый директор не питал теплых чувств к мандельштамовцам. Он обосновался в университете еще до революции — в годы послелебедевского научного «безлюдья». Его амбиции явно превышали научный талант, и несоответствие особенно проявлялось на фоне мандельштамовского созвездия первоклассных физиков. Однако сам Предводителев этого не признавал и самоуверенно выходил далеко за пределы своей компетенции в технической физике — в физику теоретическую⁷⁹. Тамм не мог закрыть глаза на его невежественные публикации и откликнулся на них в 1936 году критической статьей⁸⁰

.

Заняв место Гессена в МГУ, Предводителев заявил: «После разоблачения врага народа Гессена партийные и общественные организации института провели большую работу по выявлению и ликвидации последствий вредительства… В процессе этой работы некоторые профессора (именно те, на которых Гессен опирался) недооценили вредительскую деятельность врага народа Гессена, вызвав к себе этим самым политическое недоверие со стороны всей общественности НИИФ. В силу этого эти профессора вынуждены были покинуть административные посты»⁸¹.

Некоторые из этих профессоров продолжали преподавать в университете до начала войны, пока эвакуация академии и МГУ в разные города страны не прервала эту связь. А к возвращению ФИАНа из эвакуации в МГУ уже шло «сплочение». И в результате в университет не смогли вернуться Г. С. Ландсберг и И. Е. Тамм, заведовавшие до войны кафедрами оптики и теоретической физики, а вскоре вынуждены были уйти из МГУ С. Э. Хайкин и М. А. Леонтович. Все четверо были авторами лучших университетских учебников — и все были ближайшими сотрудниками Мандельштама.

Летом 1944 года 14 академиков-физиков, включая П. Л. Капицу, обратились с письмом к правительству по поводу ненормального положения на физическом факультете МГУ⁸²

. После дополнительных писем Капицы и в результате работы специально созданной комиссии Предводителева в 1946 году сняли с должности декана. Однако в целом бастион университетской физики устоял и оставался неприступным до смерти Сталина. Тех, кто защищал этот бастион, не назовешь одинаковыми: среди них были способные ученые и заурядные преподаватели, теоретики и экспериментаторы, послушные члены партии и сознательно-беспартийные. Единственным общим у них всех было неутоленное притязание на высокую оценку своих научных достижений и соответствующее место в научной жизни.

Среди них были два физика, прошедшие школу Мандельштама и… ушедшие из нее — А. А. Власов и Я. П. Терлецкий. Профессионалы высокого уровня и еще больших амбиций, они присоединились к старой университетской гвардии, препятствуя возвращению Тамма и Ландсберга в МГУ. Сам Предводителев впоследствии назвал свои действия выполнением «прямых заданий партийных организаций», но фактически это было совместным делом. Власов, с его нездоровой психикой, был скорее объектом манипуляций. Терлецкий же, секретарь партбюро факультета, был вполне активным субъектом. Его разрыв со своими учителями и проверенная лояльность сделали из него подходящую кандидатуру, когда осенью 1945 года Берии понадобился физик для особых поручений.

Строительство сталинизма «в одной отдельно взятой стране» подрывало и традиционную научную этику, основанную на личной свободе в поиске истины и ее космополитическом статусе в мировом научном сообществе. И то и другое плохо совместимо со сталинской вертикалью власти. Те, кто добивался признания любой ценой, пользовались всем арсеналом своего времени и, в частности, просили руководителей страны о поддержке. А просить руководителей надо было на их языке, подхватывая новейшие слова агитпропа. Идеализм, троцкизм, низкопоклонство, космополитизм — все шло в дело. При этом чем больше энергии человек тратил на вненаучные цели, тем меньше ее оставалось на науку. Но зато тем больше шансов было вложить свои слова в уши партийных администраторов науки. Физики МГУ в этом искусстве заметно превосходили академических и до конца сталинской эры успешно отстаивали свою «автономию», несмотря на всю научную мощь академиков.