ANENERBE

Ефим не умер. Ни когда в него вошел горячий и обжигающий тело свинец, ни когда он провалился в темную канаву, заполненную болотной водой. Он наблюдал со стороны, как вздулась пузырем на спине гимнастерка и летит пистолет, плюхается рядом и медленно идет ко дну. Как из леса вышли фашисты — все это время они за ним наблюдали, как заставили мужичка достать из воды его тело и обыскать — вывернуть карманы и бросить обратно. Он скользил невидимой тенью, сопровождал небольшую группу, которая отправилась куда-то в глубь леса, где еще недавно шел бой. Он летел, сгораемый только одним желанием — узнать имя того, кто превратил его в призрак, лишив привычного тела, разума и возможности выполнить приказ. Чем дальше они углублялись в лес, тем выше он возносился, пока не потерялся для себя — куда-то сгинул и пропал.

Время прекратило существование, прошлое обернулось настоящим, настоящее — прошлым. Иногда он возвращался, призванный какой-то сверхъестественной силой — неумолимой и неконтролируемой. Эта сила бросала его либо в незнакомый дом, где стояли свежевыструганные гробы, и лежала его фотография, либо в кабину грузовика, летящем в ночи. Он пытался и не мог вспомнить, кто он, что делает и почему ему так хочется взять в руки наган. Иногда видел парнишку — удивительно похожего на него в детстве мальчика, а иногда девочек — двух подружек, одна из которых все время рисовала самолет, а вторая ей подсказывала, как его следует рисовать. Затем кто-то произносил заклинание — страшное слово, смысл которого всегда оставался тайной, и он вновь отправлялся к незнакомым людям, скользил мрачной тенью, пытаясь постигнуть непостижимое и разгадать тайну, частью которой он сам стал помимо желания и воли. Появился математик, пытающийся своими безрассудными действиями ограничить и без того ограниченное пространство, где нет возможности чувствовать себя свободно. Его постоянно куда-то хотели поместить, запереть и запретить думать. Затем начались вызовы, где от него что-то требовали — кричали и били ногами, ставили на край ямы и стреляли в затылок. Тут же жали руку, вручали орден и заставляли петь песню. Потом вновь кричали, били ногами и стреляли в затылок. Иногда — кололи штыком в живот совсем не больно, но как-то противно — живота-то у него не было!

В подъезд он залетел случайно через чердак, где вспугнул голубей, заметавшихся вместе с ним, а, вылетев, понял, что за ним кто-то следует с пронзительным и визгливым криком. Крик был сначала мужским, а уж потом превратился в женский. Мужчину Ефим вспомнил — тот сам когда-то упал в пролет, его даже не толкнули, хотя желание было. Что касается женщины — она, дура, так и не научилась рисовать самолеты, она вообще ничему не научилась в жизни — бестолковое существо, занимающее место в пространстве.

С книгами тоже все вышло случайно — нелепая встреча, когда вдруг проснулась память. Лес он узнал сразу — даже почувствовал сырой прохладный воздух и себя увидел — полусгнившие останки в темной низине. И мужиков, что бродили по болоту и лазили по блиндажам, видел — они были ему неинтересны. Старый дед его вспугнул — хватило легкого скрипа половиц, чтобы отправиться в поднебесную. Он пропал, как и мысль, прожившая совсем недолго. Затем вновь на него кричали, били ногами и стреляли в затылок. Сбрасывали в яму, из которой быстро поднимали и вновь били, стреляли и бросали…Вдруг появляется чье-то лицо, знакомое. Он вспоминает и не может вспомнить.

— Ты чего на меня уставился? — спрашивает лицо, — устал? Мы все, Ефим, устали — время такое. Вот ты помоложе меня будешь, и тоже устал. Две ночи не спал? Понимаю. Я не спал две недели — некогда спать, собирайся.

Куда-то идут — скрипят сапогами. Рядом еще кто-то — лица мрачные и угрюмые. Выходят на улицу, курят.

— Где его черти носят?

— За керосином, Никита Назарович, отправился, — раздается голос, и Ефим понимает, с кем он только что говорил. Никита Назарович Сименюк — его командир.

Подъезжает автомобиль — большая темная машина выплывает из темноты и дрожит. Хлопают дверцы — внутри тепло, хотя и темно. И снаружи тоже темно — кругом ночь. Едут — летят в темноте. В свете фар уворачиваются сонные дома, пугливо озираются и пропадают.

— Аккуратно, — говорит Никита Назарович, — с этим колдуном велели аккуратно.

— А он и в самом деле колдун? — спрашивает кто-то.

— Говорят, колдун. Когда человек много знает — он уже колдун, а этот знает столько, что никто не знает, сколько он знает, — объясняет Никита Назарович.

— А что же он знает, чего другие не знают? — раздается вновь вопрос.

— Дурак ты, Савченко, и дураком умрешь, — шутит командир. Товарищи смеются.

— А какая разница, кем умереть — дураком или умным? — звучит другой вопрос. Товарищи уже не смеются.

— Хороший вопрос, — соглашается командир, — актуальный, только запоздалый. И задать его нужно было не мне, а попу, которого мы на прошлой неделе допрашивали. Мы же с ним в настоящий диспут пустились, только у бедняги аргументов не нашлось. А у нас один аргумент — железный, всегда на боку весит.