ANENERBE

— Разве это портфель? Позор это, а не портфель!

— А если он все в голове держит?

— В голове? — смеется Никита Назарович, — голова ему уже давно не принадлежит, если только шапку надеть. Глаза у него видел? Вот это глаза! Он же этот, как его — телепат! Я всю дорогу на затылке его глаза чувствовал, а ты — что чувствовал?

— Ничего.

— Так уж ничего?

— Дрожал он — волновался, видно.

— Чего!

Никита Назарович обернулся.

— Дурень! Это ты дрожал! Ты и сейчас дрожишь.

Ефим сглотнул неожиданно образовавшийся в горле комок страха.

— С ним с глазу на глаз говорить нельзя — сила в нем неземная и знания. Бьюсь об заклад, он сейчас фокусы свои демонстрирует, а писарь, что вызван, все фиксирует — в документ заносит, чтобы потом не отвертеться.

— Что же это получается, — подал голос Ефим, — он и в самом деле колдун?

— Колдун! Еще какой колдун!

— А как же наука? — возразил Сидорчук, — бога же нет!

— Бога, может, и нет, — согласился Никита Назарович, — а дьявол существует! Думал отсидеться, думал, о нем забыли. Не прав! Категорически не прав. Если у тебя знания имеются государственной важности — расскажи, поделись с товарищами. Мысли читаешь? И нас научи, чтобы и мы могли врага за версту распознать. Чтобы глянули и определили: этот враг, а этот наш — пролетарский, преданный делу товарищ.

— Как вы сказали? Телепат?

— Цыганка по руке колдует, а он по глазам. Посмотрит и скажет, что было, а что впереди тебя ждет.

— Дьявол?

— Никакой он не дьявол — ученый он. Что-то сам открыл, что-то подсказали, книги — это не только романы для барышень. Книги — знания человеческие. А знания бывают поверхностными, а бывают секретными — не всякому дано их знать. Потому как это уже сила, позволяющая вершить судьбы.

— По виду не скажешь, — вспомнив старика, заметил Ефим.

— Внешний вид — всегда обман, — поучал Никита Назарович, — галифе и маузер, конечно, сила, но куда большая сила в голове, хотя и тут вопросы возникают. Возьми нашего Савченко — не голова, а жбан настоящий. Ну и что? А много ли в его голове науки или иных полезных знаний? Спрашивает, к чему? Зачем ему такая большая голова? Что он с ней делать должен? А этот Барченко? Маленький, щупленький — глянуть не на что, того и смотри — промахнешься! Вопрос — где вся его сила находится?

— Где? — уточнил на всякий случай Ефим.

— А, черт знает, где. Только не в голове. Я так думаю, что берет он эту силу извне, из окружающего пространства. Общается с ней, как мы сейчас друг с другом общаемся. Только язык у них особый — секретный. А если секретный, — Никита Назарович усмехнулся, — это уже по нашей части.

* * *

Самолета близко он никогда не видел — только в небе. Казалось, самолет стоит на месте и натужено гудит. И сейчас он гудел еще громче и противней и никуда не летел — дрожал обшивкой. Горел фонарь, пугаясь собственной тени, и тоже дрожал. Дрожали все — какие-то мешки, ящики, руки на коленках, уши и даже нос. Минут через пятнадцать, дрожь перешла в обыкновенный гул, впрочем, не менее утомительный.

Ефим сидит и смотрит в окно — ничего не видно. Переводит взгляд вправо на пассажира. Похоже, тому не страшно — Барченко никуда не смотрит.

— Первый раз? — кричит Сидорчук и тут же отвечает, — я первый раз! Чтобы на аэроплане и так высоко — дух захватает! Немного страшно. Вам тоже страшно?

Барченко вскидывает голову — вроде как проснулся.

— Что?

— Я говорю: немного страшно, первый раз.

— Да, — говорит пассажир, — страшно.

— И в Москве я никогда не бывал, — признается Ефим, — только в кино видел. Мы в Москву летим — повезло нам. Профессор, можно вопрос?

Профессор — новое слово в словаре. Ефим узнал его совсем недавно. Оказывается, дед не только академик, но и какой-то там профессор. Прежде он полагал, что профессор — это врач или лекарь, достигший профессиональных высот и всеобщего признания. Барченко — не врач, а ученый и вместе с тем профессор.

— Вопрос у меня такой, — кричит Ефим, — простенький, что называется, для расширения кругозора. Скажите, когда победит мировая пролетарская революция?

Барченко молчит.

— Ну хотя бы приблизительно — через пять лет, десять?

— Зачем это вам?

— Как зачем? Интересно! Профессор, я никому не скажу, честное слово или, может, вы не знаете?

Ефим хитрит, как ему кажется, ловко и незаметно, бросает вызов загадочному пассажиру, о котором уже многое знает. Только все знания — великая тайна, и он уже поставил подпись на бумаге — внушительном секретном документе.

— Почему, — говорит профессор, — знаю.

— Через десять?

— Никогда.

— Как это никогда? Вы ничего не путаете?

Профессор не понял вопроса — в самолете шумно и говорить непросто, всякий раз приходится срываться на крик.

— Я говорю, когда победит пролетарская революция? — повторяет вопрос Ефим и двигается ближе, чтобы не пропустить ни слова, — через пять?

— Через пять лет нас не будет. Ни меня, ни вас — будет война, страшная кровавая, весь мир захлебнется в крови. Погибнут миллионы ни в чем неповинных людей.

— Нас убьют? — Ефим разочарован и немного напуган. — Враги убьют? Профессор, вы уже об этом сообщили? А кто победит?

Барченко молчит, но говорит Сидорчук.