Ангел западного окна

Вежливость не позволяла ответить отказом, тем более что вопрос был задан необычайно красивой женщиной, легко сменившей важную, горделивую аристократическую манеру на шутливо-просительный тон.

– С величайшим удовольствием, сударыня! Сделаю все, что в моих силах… – Вероятно, я произнес нечто в таком роде, потому что наградой мне был быстрый, неописуемо нежный и мягкий, словно бы ластящийся, взгляд. Она продолжала, засмеявшись легким, певучим, необычайно приятным смехом:

– Благодарю! Не подумайте, что у меня к вам какая-то из ряда вон выходящая просьба. Нет, все очень просто. Исполнить ее ничего не стоит, это зависит лишь от… вашего… доброго согласия. – Почему-то она запнулась.

Я поспешил развеять ее сомнения:

– О, если только вы изволите пояснить, госпожа…

Она тотчас поняла, что меня смущает, и воскликнула:

– Ах да, вот же моя карточка! Она лежит на вашем столе уже столько времени… – И снова раздался нежный певучий смешок.

Я в недоумении уставился туда, куда указывала ее ручка, удивительно изящная, мягкая, не миниатюрная и, как видно, сильная, – в самом деле, на столе, рядом с липотинским хитроумным ларчиком, лежала визитная карточка, я не заметил, да, определенно не заметил, когда и как она туда попала. Я взял ее со стола.

«Асия Хотокалюнгина» – имя моей посетительницы было выгравировано в технике офорта, так же как и причудливая княжеская корона. Я сообразил: к юго-востоку от Черноморского побережья, на Кавказе, уцелели черкесские князья, собственно, старейшины племен, некоторые кланы подчинены турками, другие – русскими.

Несомненно, правильные черты лица моей посетительницы, а они сразу привлекли мое внимание, характерны для восточного индоевропейского типа и вызывают в памяти как греческий, так и персидский идеал женской красоты.

Я слегка поклонился гостье, а она уже уютно устроилась в кресле у письменного стола и сидела, небрежно поглаживая изящными пальчиками крышку тульского ларчика. Я невольно следил за ее пальцами – внезапно испугавшись, что княгиня может ненароком передвинуть ларчик и изменить его положение относительно меридиана. Но ничего подобного не произошло.

– Княжна, располагайте мной! Приказывайте!

Она вдруг выпрямилась, царственно расправив плечи, и по мне вновь скользнул неописуемо ласковый, желтовато мерцающий взгляд, от которого словно струились волнующие токи.

– Как вам, может быть, известно, Сергей Липотин – мой старый знакомый, – заговорила княжна. – Раньше, когда мы жили в Екатеринодаре, он занимался систематизацией и разбором коллекций моего отца. Тогда-то он и пробудил во мне любовь к красивым старинным вещам тонкой искусной работы. Я коллекционирую изделия старых мастеров моей родины, ткани, кованые изделия, а главным образом… оружие. Не всякое оружие, разумеется… а только то, что очень высоко… думаю, как нигде, высоко… ценится у моего народа. В моей коллекции есть, между прочим…

Мягкий, грудной голос и удивительный, певучий, изумительно приятно коверкающий немецкую речь акцент; княжна изредка запиналась, отчего в ее голосе слышался некий ритм, подобный мерному рокоту морских волн, от него пришла в волнение моя кровь: началось едва заметное мне самому ответное движение. Слова княжны, их смысл были безразличны, во всяком случае, так показалось, но интонация и ритм очаровали меня, я слышу их даже сейчас, и, конечно же, действием этих чар объясняется то, что многое, о чем мы говорили, взгляды и жесты, вероятно, даже некоторые мысли, возникшие у меня во время беседы, теперь представляются не реальными, а пригрезившимися. Княжна неожиданно оборвала на полуслове рассказ о своем собрании редкостей:

– Липотин и направил меня к вам. Он сказал, что вы стали владельцем одной… драгоценной, очень редкой и очень… древней вещи. Это копье, вернее, острие копья, наконечник с инкрустацией золотом по металлу, чрезвычайно ценный, я знаю! Я располагаю верными сведениями. Описание изделия мне предоставил Липотин. Должно быть, вы приобрели эту вещь при его посредничестве. Ах, это неважно! – Я удивился и хотел возразить, но она не пожелала выслушать: – Неважно! Я хочу приобрести эту вещь. Продайте копье! Это и есть моя просьба.

Под конец княжна заговорила торопливо, захлебываясь словами, даже вперед подалась. Будто к прыжку изготовилась, невольно подумал я, удивляясь и посмеиваясь в душе над пресловутой одержимостью коллекционеров, известно же: стоит им лишь завидеть или учуять заманчивую вещицу, готовы подстерегать в засаде, чтобы броситься на свою добычу, подобно… хищнице-пантере.

Пантера!

Я вздрогнул – опять это слово, «пантера»!.. Несомненно, в своем жизнеописании Джон Ди создал замечательный литературный образ: слово, оброненное Бартлетом Грином, застряло в моей памяти!

Ну а что же моя черкесская княжна? Она, казалось, вот-вот вскочит с кресла, на прекрасном лице, точно набегающие волны, сменяли друг друга нетерпение и признательность, тревога, беспокойство и откровенное желание подольститься.

С трудом скрыв, как сильно разочаровала меня просьба, я улыбнулся и постарался ответить помягче: