Ангелов в Голливуде не бывает

– Нет, не можете, – ответила Айрин таким тоном, что у меня пропала всякая охота с ней разговаривать. Она поглядела на часы-браслет, которые носила на руке. – Пока отдыхайте. Раньше часа вас никто не позовет, потому что сначала надо снять другие сцены, которые идут по плану. Вы выучили свои реплики? – Я кивнула. – Если повезет, ваш эпизод снимут сегодня. Не повезет, придется приехать на съемку завтра или послезавтра – как решит режиссер.

«Они что, не могут снять за день один несчастный эпизод?» – хотела было спросить я, но сдержалась. Я уже поняла, что угодила в конвейер, а конвейеру бессмысленно задавать вопросы.

В дверь без стука вошла серьезная полная дама, оказавшаяся костюмершей.

– Вы уже на месте? Отлично, – сказала она, смерив меня взглядом – в буквальном смысле слова, чтобы понять мой размер одежды. – Встаньте-ка… У нее одна сцена с Майрой Хоуп? – спросила она, адресуясь к Айрин, словно меня тут не было.

Айрин кивнула.

– Я думаю, можно туфли на каблуках, – объявила костюмерша. – Майра все равно выше, чем девушка.

– Решай сама, – ответила Айрин равнодушно и вышла.

Вместо нее явился маленький бойкий человечек – парикмахер, и две гримерши, одна из которых работала только с лицом, а другая – только с телом. Костюмерша, которую звали Бонни, принесла одежду, которая живо напомнила мне о миссис Блэйд: юбка ниже колен и мешковатый пиджак. Парикмахер тем временем нацелился подстричь мне волосы, и его остановила только Бонни, объявив, что в сцене я буду носить маленькую шляпку, прилегающую к голове, так что волос почти не будет видно.

– Я все же сделаю завивку, – проворчал парикмахер.

Молчаливая гримерша, работающая с лицом, открыла чемоданчик, который принесла с собой, и приступила к делу.

– Смотри не переусердствуй, – хмыкнула Бонни. – Майра не переживет, если другая актриса будет выглядеть лучше, чем она.

– Кого ты учишь? – фыркнула гримерша.

Она накрасила меня очень профессионально, но все же, когда я поглядела на себя в зеркало, я не могла отделаться от ощущения, что меня изуродовали, причем нарочно. Толстый слой тонального крема, поверх него – белоснежная пудра, губы подрисованы и закрашены алой помадой, глаза подчеркнуты тяжелыми тенями, так что я поймала себя на том, что веки опускаются сами собой. Гримерша (чье имя я забыла) хотела наклеить мне накладные ресницы, хотя мои собственные были очень длинные, но в последний момент остановилась и лишь добавила щедрое количество туши.

Тем временем парикмахер завил мне волосы горячими щипцами, а гримерша по телу покрыла кремом те участки кожи, которые не закрывал костюм.

– Теперь встаньте и пройдитесь, – сказала Бонни.

Я встала с кресла, как была – в кошмарном гриме, в костюме а-ля миссис Блэйд, чулках и туфлях на каблуках, которые тоже принесла костюмерша. Шляпка облегала голову слишком сильно, туфли жали при ходьбе, и я сказала об этом Бонни.

Она принесла новые туфли и шляпку, но теперь обувь была великовата, а шляпка цветом не подходила к костюму.

– На экране цвета все равно не будет видно, – отрезала костюмерша, – а в туфли подложите бумагу. Мне еще надо заниматься другими актерами.

В виде одолжения, впрочем, она разрешила мне оставить мою собственную сумку. Все удалились, а я осталась одна. Сев перед зеркалом, я посмотрела в него и в который раз мысленно спросила себя, зачем я согласилась стать актрисой и что, собственно, я вообще забыла на студии. И там же, перед зеркалом, меня настигло воспоминание: мне одиннадцать лет, и мама привела меня на съемки фильма с Верой Холодной[9] в оккупированной французами Одессе. Кажется, мама хотела получить роль, а режиссер (если я правильно помню, это был Петр Чардынин[10]

, некрасивый, но одевавшийся, как денди) мягко пытался ей втолковать, почему это невозможно.

– Настя, у нас все роли расписаны… Ты же не захочешь играть в массовке, верно?

Потом он посмотрел на меня и добавил:

– Кстати, мы бы могли дать роль твоей дочери. У нас есть в сценарии девочка, и твоя дочь может подойти.

Не знаю, что больше рассердило маму – отказ ей или неожиданное приглашение для меня, но она ответила, повысив голос:

– Моя дочь никогда не будет сниматься в кино! Идем, Таня!