Ангелы с плетками

Как только я очнулась от животного наслаждения, Кеннет с сестрой стали непрестанно меня изводить. Подчеркивая, что отдаться на волю животного в период течки — несомненно, самый омерзительный грех, они задули лампу, развязали меня и толкнули на кровать. Там они играли со мной в потемках, точно с куклой. Я чувствовала на себе их языки и руки, пока они ласкали моими руками все части своих тел, которые хотели возбудить. Комната была погружена в кромешный мрак: тяжелые шторы на окнах задернули. Я потеряла счет ощупывающим пальцам и уже не могла понять, чьи губы то жестоко, то нежно щекотали мне кожу. Закрыв ослепшие глаза, я отдалась их рукам и ртам, ожидая той минуты, когда волна острого наслаждения сметет последние остатки моего истерзанного сознания. Забыв на миг о цене, которую придется заплатить, когда приду в чувство, и о сопутствующем страшном раскаянии, я откинулась на спину… и примирилась с неизбежным.

Ах, о чем только мне приходится писать в такой день!

Ведь сегодня — воскресенье. Я поехала с мамой в церковь, опасаясь, что стоит мне войти в освященное жилище ГОСПОДА, Он покарает меня смертью: ведь я посмела явиться к Нему, покрытая такими несмываемыми грехами, при одной мысли о которых у меня кружилась голова и закипала в жилах кровь.

Мистер Гарет читал очень красивую проповедь. Она ранила меня, точно стрела, в самое сердце. Слова были из 1-й главы Евангелия от Матфея, стих 21‑й:

«Родит же Сына,

и наречешь Ему имя: Иисус;

ибо Он спасет людей Своих от грехов их».

Я слушала со слезами на глазах, понимая, что нет мне прощения. Вдобавок к моему горю, мама, приняв мою скорбь за признак великого благочестия, поздравила меня на выходе из церкви, но при этом ласково предостерегла, чтобы я не слишком показывала свою сентиментальность на людях. И хотя мне вовсе не хотелось видеть Урсулу, я с великим облегчением выбежала поздороваться с ней. Я попыталась скрыть свое смущение, но она все же заметила румянец на лице и так громко, властно меня отчитала, что, признаюсь, от гнева и отчаяния я могла бы убить ее на месте, если б только было чем. Я не могла смириться с мыслью о том, что ПРИДЕТСЯ БЫТЬ С НЕЙ ВЕЖЛИВОЙ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ (мама всегда приглашает ее и мистера Гарета по воскресеньям на обед, а иногда — даже на ужин). На Урсуле было уродливое фуляровое платье с широкой цветастой косынкой под высоким кисейным воротником. Плюс к этому — страшнейшая розовая шляпка. Ее локоны были жесткими, как солома в метле трубочиста. Урсула всегда неправильно накручивает бигуди.

Когда к ней подошел Кеннет, она буквально пожирала его глазами. Но, учтиво поклонившись, он отвернулся, оборвав ее на полуслове. Мама поманила нас, и мы присоединились к ней и викарию, а затем сели в ландо. Викарий с Урсулой последовали за нами в экипаже. Могу себе представить, как она взбесилась оттого, что не поехала с нами.

По дороге в церковь мы миновали цыганский табор. Нам некогда было останавливаться, но на обратном пути мама отправила лакея разузнать историю этих бедных странников. По возвращении он рассказал, что одна несчастная женщина и ее младенец больны, они очень ослабели и пребывают в бедственном положении: им нужны в основном лишь топливо да пища. Мама приказала отнести им пакет угля и похлебку, а также два одеяла. Мисс Перкинс отослала старое фланелевое нательное белье и шерстяную вязаную курточку для бедного младенца. Мне же разрешили отослать им полкроны из своей копилки. Я несказанно счастлива, что мы помогли бедным людям, ведь эти цыгане — такие славные, тихие и ласковые друг с другом, такие скромные, вовсе не назойливые и не нахальные и такие благодарные. Я уверена, что, как отметила мама, наша доброта надолго окажет на них благотворное влияние.

То, чего я так боялась, случилось. Мама только что заходила ко мне в комнату. Она увидела, как я пишу. Я не посмела закрыть тетрадь. Встала с дрожащими руками и почувствовала, что покраснела, когда она спросила, как у меня дела, обратив внимание, что я уже исписала множество страниц. Обойдя вокруг, она встала позади меня и, склонившись над столом, сказала, что я должна следить за своим почерком. Слава Богу, я писала как раз про цыган. Но я в отчаянии ждала, что ей почему-либо придет в голову перевернуть страницу. Она рассмеялась над моими явными страданиями и сказала, что, разумеется, не будет ничего читать, но в моем возрасте еще рано извиняться за свой слог.

— Это сугубо личное дело, — сказала она, — и со временем все образуется. Спускайся скоро к ужину. Мы садимся за стол через полчаса.