Анхен и Мари. Выжженное сердце

– Я всё понимаю. Я не о том тебя прошу. Нашлись покупатели на вазы. У нас их целая коллекция, – сказала Ольга. – Покупателей на дачу неудобно приглашать, а у тебя дом в городе.

– Почему ты этим занимаешься, а не… он? – спросил бывший любовник с некой претензией на ревность.

– Он… приболел… после ссоры, – нашлась Ольга. – Так ты мне поможешь?

Расчёт был верным. Господин Кожелюбов не устоял, согласился сохранить у себя вазы и даже предпринял попытку соблазнить её.

– Не надо. Не время сейчас, – сказала Ольга, отстранив от себя руку бывшего любовника.

Вдвоём они быстро упаковали дорогую керамику, уложили вазы в бричку, и господин Кожелюбов уехал. Не сразу удалось уснуть. Не сразу. Ей всё казалось, что Иван Дмитриевич вот-вот встанет и пойдёт, как шаркающий бульдог, рыскать по дому в поисках свечей или молока. Вот Глашка вернулась с гулянки и лёгкой поступью крадётся по тёмного дому. Боится разбудить и получить взбучку от хозяев.

– Батюшки мои! Да что же это такое?! – воскликнула Ольга утром и с силой бросила на пол поднос с завтраком.

На крик прибежала Глашка, завопила, как оглашенная, увидев бледное лицо Ивана Дмитриевича с посиневшими губами, и сама сделалась бледной, того гляди, в обморок грохнется. Этого нам ещё не хватало. Ольга вытолкала её из комнаты и отправила за доктором.

– Ах, вот оно как! Ну, ну, – сказала вслух вдова, стоя у рабочего стола покойного.

Она рывком выдернула со стола желтоватый лист казённой бумаги. Взгляд бегал по ровным строчкам бланка, исписанного каллиграфическим почерком. Услышав голос доктора Цинкевича в доме, Ольга воровато оглянулась – делать нечего, госпожа Колбинская сложила бумаги за лиф платья.

Анхен убрала руку от пальцев арестованной и вмиг очутилась в кабинете на допросе. Она встала за спиной учителя и уставилась на Ольгу. Несмотря на помятость и потрёпанность, вдовушка была хороша – с вызовом смотрела на окружающих.

– Я не знаю, как вазы оказались в доме господина Кожелюбова, – упрямилась вдова.

Учитель фыркнул, собираясь возмущаться, но Анхен его опередила.

– Вы же попросили сами Александра у Вас керамику забрать. Дважды были у него. Сначала отношения выясняли, потом помочь просили. Зачем отпираться, милая Ольга Никифоровна?

Вдова бросила в художницу недобрый взгляд.

– Откуда Вы знаете? Разнюхали уже? Ну, ладно. Я признаюсь, что вазы увёз Александр. Мы с Сашенькой любим друг друга.

– Она врёт! С вазами помог, не спорю, но у нас с госпожой Колбинской ничего не было, и быть не могло. Я жену люблю. А ревнивому старому директору что-то показалось, вот он и разорался в гимназии.

– Ты что говоришь, Сашенька? Меня же на каторгу сошлют за убийство. Опомнись!

– Ни-че-го у нас не было, – чётко, по складам произнёс господин Кожелюбов, уставившись ясными, безупречно синими глазами на бывшую возлюбленную.

– Увести! Обоих, – досадливо махнул рукой городовому господин Громыкин.

Толстый служака, переваливаясь, толкая в спину арестованного и подталкивая вдову, вывел задержанных из кабинета.

– Во-первых, госпожа Ростоцкая, ещё раз повторяю, – начал рыжебородый дознаватель вполне мирным тихим тоном.

Анхен с первых звуков его голоса поняла – дело пахнет керосином, и натянула на лицо наивную улыбку.

– Куда Вы лезете с вопросами?! – заорал господин Громыкин. – Кто позволил?! Кто?