Анхен и Мари. Выжженное сердце

– А чего такое?! – запротестовал управляющий, но потом махнул рукой – смирился. – Эй, Федот, за меня остаёшься. Присмотри тут за всем.

Господин Усатов жил в усадьбе, но не у господ, а на окраине, в отдельном доме. Когда сыщики и подозреваемый вернулись с полей, уже стемнело, пришлось зажигать свечи. Дворовая челядь откуда-то узнала – управляющего арестовали! – толпилась у дверей. Самые смелые заглядывали в окошки.

В комнатах Никифора всё по-простому устроено было, по-крестьянски – лавки, стол, печь, если б не одна деталь. На полке, за занавеской стояла увесистая банка-бутыль.

– Ох, ты ж, мать честная! – не сдержался господин Громыкин. – Откуда же у тебя сие непотребство?

– Не трожь, барин! Моё это! – заорал вдруг сдержанный управляющий.

– Тихо! Успокойся, дорогой, – как с ребёнком заговорил с ним господин Самолётов, но рукой попридержал. – Анна Николаевна, Вы отвернитесь. Право слово, Вам на такое лучше не смотреть.

– Вот ещё! – фыркнула Анхен и демонстративно уставилась на начальника.

Дознаватель с трудом снял с полки банку. В мутной жидкости плавало нечто – уродец не уродец, человек не человек – одним словом нечто со скрюченными ручками и ножками, раздутой головой и огромными, умоляющими спасти его глазами. Госпожа Ростоцкая побледнела и выбежала на улицу, в темноту, на свежий воздух, к крестьянам, куда угодно, лишь бы подальше от этих глаз. Постояла, посмотрела в ночь, в тёмно-синее, конопатое от звёзд небо и обратно пошла.

– Ага. Значит, есть у нас синяя плотная нитка. Есть! Поглядите-ка, Анна Николаевна. Как думаете, подойдёт сия одежда под наше описание? – спросил её дознаватель, едва она переступила порог избы, склонив при входе голову.

Спасибо, что не ёрничает. А то мог бы завести старую песнь, что неженское это дело преступников ловить. Господин Громыкин копался в шкафу, откуда выудил тёмно-синий пиджак и протянул сию одежду ей на опознание.

– Очень подойдёт, Фёдор Осипович. Здесь и зацепка имеется на рукаве, – подтвердила Анхен его догадку.

– Ух ты! Здесь и табачок имеется, – сказал дознаватель, вытаскивая из кармана штанов табачные крошки россыпью.

– Фёдор Осипович, обязательно всё соберите, – попросил его делопроизводитель.

– А это кто же такая будет? – продолжал обыск господин Громыкин.

– Не ваше дело, – огрызнулся управляющий.

Господин Самолётов всё также держал его за руки. Красивые глаза новорождённого жеребёнка вспыхнули от негодования. Рыжебородый дознаватель потянулся к бревенчатой стене, к портрету, висящему на ржавом гвозде. Молодая крестьянка в цветастом платке смотрела на него весело, задорно, улыбаясь.

– Ладно. Чего уж тут прятаться. Жена это моя. Бывшая. Пелагеюшка, стало быть, – сказал Никифор, дёрнулся из рук полицейского, но не убежал, а опустился на лавку.

– Усатов, признайтесь, легче будет. Вы убили директора гимназии? Легче будет, – почти ласково, по-отечески просил-убеждал дознаватель, округляя глаза-пуговки.

– Не убивал я, – настаивал подозреваемый, отводя взгляд в сторону.

Ох, что-то тут не чисто. Анхен не могла просто так всё это оставить. Она взяла со стола кружку, плеснула в неё воды, подошла к управляющему и протянула ему питьё.

– Вы успокойтесь.

Крестьянская изба затянулась вмиг лёгким туманом, а потом и вовсе исчезла. Вместо неё Анхен "увидела" железнодорожный вокзал и пригладила… усы и бороду.

Усатов вышел из поезда на перрон, помогая спуститься Лизоньке, и осмотрелся. Петербург встретил их промозглым ветром, паровозными гудками и шумом столичной публики.

– Дядя, давай чемоданы подсоблю донести! – заорал прямо ему в ухо чумазый мальчишка.

– Не трожь, шельма! Сам донесу, – оттолкнул его Никифор.

Знаем мы, как вы чемоданы доносите – не найдёшь потом в большом городе ни мальчишку, ни чемодана. Выйдя на площадь, он долго торговался с вокзальным извозчиком и срезал его цену почти вдвое – то-то же! Сам пристроил в пролётку багаж, не доверяя ловкачу-вознице, усадил девочку, сам уселся, и экипаж тронулся в путь.

– Никифор, смотри, сколько карет на дороге! Никифор, смотри, белый пудель! Никифор, кондитерская! Может, остановимся? Ну, пожалуйста! – восторженная болтовня Лизоньки не прекращалась всю дорогу от вокзала до гимназии.