Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

«Англии и Франции сейчас вряд ли удастся отступить от намеченной ими политики, которая сводится к одностороннему удовлетворению требований всех трёх агрессоров — Германии, Италии и Японии. Они будут предъявлять свои требования по очереди, и Англия и Франция будут им делать одну уступку за другой. Я полагаю, однако, что они дойдут до такой точки, когда народы Англии и Франции должны будут их остановить. Тогда, вероятно, придётся вернуться на старый путь коллективной безопасности, ибо других путей для организации мира нет. Англия и Франция выйдут, конечно, сильно ослабленными из этой полосы, но все же и тогда ещё потенциальные силы мира будут превышать потенциальные силы агрессии»[496].

Так что, если Литвинов столь неодобрительно относился к Чемберлену и французам, значит, когда–то в коллективную безопасность он все же верил.

И, должно быть, он был совершенно уверен в хороших отношениях с «вождём» — И. В. Сталиным, раз мог себе позволить так разговаривать с Пайяром, а после заносить разговор в официальный отчёт. Вопрос был в том, мог ли он положиться на поддержку Сталина?

Под Новый год замечания Литвинова стали ещё язвительнее. Когда советский полпред в Лондоне И. М. Майский предупредил о надвигающейся войне и попросил выделить финансирование на строительство бомбоубежища под посольством, Литвинов отнёсся к этому без энтузиазма. «Я обещал поставить перед СНК и поставлю. Не могу, однако, ничего обещать насчёт результатов такого обращения».

В любом случае, спешить никто не стал. Литвинов не исключал возможность войны в 1939‑м, но и вероятной её не считал. «…Как Чемберлен, так тем более французы решили избежать войны по крайней мере в ближайшие годы во что бы то ни стало — я бы даже сказал, любой ценой. Неверно, что будто бы иссякли или иссякают ресурсы уступок». Далее Литвинов перечисляет ряд возможностей. Он не соглашается с точкой зрения Майского о том, что Гитлер и Бенито Муссолини могут выдвинуть невыполнимые требования: «Напоминаю Вам, однако, что и у Гитлера, и у Муссолини имеется достаточно друзей в Англии и всяких надёжных источников, которыми они могут быть достаточно хорошо осведомлены заранее о пределах уступок»[497].

Литвинов посмеивался над предсказаниями войны Майского. «Вы как будто невольно поддаётесь германо–итальянской агитации и начинаете верить в готовность Гитлера и Муссолини к объявлению войны Франции и Англии, мы будем иметь дело только с шантажом, которому Англия и Франция в той или иной мере уступят»[498]

.

Когда Майский отчитался о встрече с министром иностранных дел лордом Галифаксом, Литвинов ответил, что тактика критики Франции за её «абсолютную пассивность, и её неготовность к отпору» была ошибочной. Проблема была в том, что Англия оправдывала «дряблость своей политики» слабостью Франции, а Франция оправдывалась слабостью Великобритании. «Мы должны критиковать Францию в Париже, а Англию — в Лондоне». Поэтому Литвинов говорил: надо «,говорить Лондону о возможном сопротивлении со стороны Парижа при соответственной твёрдости английского правительства, a в Париже — о возможной твёрдости английского правительства»[499]. Из этого следует, что Литвинов не отказывался от идеи коллективной безопасности, как и от собственного чувства юмора. К сожалению, Британия и Франция знали друг друга слишком хорошо, чтобы поддаться стратегии Литвинова.

К тому же существовала проблема Польши. Правящая польская элита ненавидела СССР, и польское правительство годами саботировало советские предложения по коллективной безопасности. Согласно одному из отчётов НКИД, во время мюнхенского кризиса Польша придерживалась «политики тесного сотрудничества с фашистской Германией и прямой поддержки сил агрессии на международной арене [то есть соучастия в разделе Чехословакии]»[500]

.

К концу года, однако, польский посол в Москве Вацлав Гржибовский предложил урегулирование наиболее острых вопросов и общее улучшение отношений[501]. Литвинов отреагировал скептически. Министра иностранных дел Польши Юзефа Бека он не любил особенно. «Мы не предавались никаким иллюзиям насчёт прочности сближения с Польшей», — писал Литвинов. Это могло быть не более чем дипломатической уловкой и чем–то, что можно было бы использовать для торга при переговорах с Гитлером. Более того, Бек знал о «кознях» против него в самой Польше, спровоцированных его рискованной внешней политикой, «поставившей Польшу лицом к лицу с наиболее реальной опасностью», так что он «решил сделать маленькое исправление своей линии в нашу сторону». Во всяком случае, от продолжения игры ничего не терялось, пусть даже «разряжение отношений» обещало быть недолгим[502].

С точки зрения Литвинова Польша находилась в невыгодном положении: «Бек, поскольку это от него будет зависеть, будет стараться по–прежнему сохранить свободу действий, лавируя между нами и Германией, не связывая себя слишком прочно ни с той, ни с другой стороны. Но позволит ли ему это Гитлер?»[503]