Антикультурная революция в России

Когда в очередной раз, поднимаясь по горным дорогам Тосканы, любовался я трудящимися на её земле крестьянами, страшные картины вдруг пронзили мою память. Перед глазами, словно в траурной кантилене кинохроники, поплыли заброшенные деревни суздальского ополья с жутко хлопающими на ветру ставнями домов, хранящих ещё остатки человеческого тепла. Их сменили многокилометровые невозделанные поля любимой Псковщины, мёртвые пастбища на длинном пути из Москвы в Новгород, заросшие бурьяном, титаническим трудом многих поколений крестьян приспособленные под хлебные житницы суровые северные просторы Заонежья.

На обратном пути из Венеции в Москву целый день смотрел я из окна вагона на весенние просторы Белоруссии и радовался, что хотя бы здесь стараниями братского нашего соседа и ненавидимого Западом и «Немцовыми» батьки Лукашенко теплится надежда на будущее возрождение славянского мира, обречённого к уничтожению сначала гитлеровской человеконенавистнической зондеркомандой, а теперь третируемого верными её продолжателями во главе с Рейганами, бушами, Олбрайтами и соланами.

«Демократическая общественность России не на шутку взволнована: президентом одной из стран СНГ, а точнее Белоруссии, стал порядочный человек. Есть ли сегодня что-либо невыносимее для нечистой совести интеллектуальных трубадуров нашего воровского режима? Как так — не берёт? Это что ещё за целка в бардаке? Не позволим! Не может — научим, не хочет — заставим! (Боюсь, в конце концов заставят-таки, мерзавцы!) Треть зарплаты в казну сдаёт? Ишь ты, чего удумал, козёл совхозный, альтруист, понимаешь, хренов! Мы тебе за эти фокусы такую козу сосватаем, до гробовой доски заикаться будешь! С Россией объединяться намылился? В «империю зла» нас опять затягиваешь, зебра красно-коричневая? Ты у нас по такому случаю собственной кровью захлебнёшься и кровавыми слезами умоешься, заединщик недорезанный! Ату его!..» И всё это говорится и пишется на фоне чудовищного по своему размаху грабежа России, возникновения миллиардных состояний, беспрецедентной в истории человечества почти узаконенной коррупции. Нет предела бесстыдству и подлости наших «властителей дум», за вознаграждение готовых уличить в грехопадении даже святых угодников…

Дорогой Александр Григорьевич, мне нетрудно догадаться, как тяжело, как одиноко Вам в Вашем теперешнем положении: казна пуста, страна разрушена, сопредельный мир враждебен. Старо-новая номенклатура в союзе с оголтелыми шовинистами делает всё, чтобы задушить в своей смертоносной паутине всякую Вашу инициативу или начинание. Но злобный лай врагов — лучшее подтверждение Вашей правоты. Главное, чтобы Вы не сдались, не сломались, не опустили руки. Господь не оставит Вас! Пусть согревает Вас духовная и душевная поддержка миллионов людей на всём пространстве бывшего СССР и не только на нём, связывающих с Вашим именем, с Вашей личной порядочностью свои надежды на лучшее будущее. Я один из этих миллионов, и вот Вам моя рука. Ваш Владимир Максимов».

Это написал в 1994 году один из борцов с прогнившим брежневско-андроповским режимом — подлинный, в отличие от декоративных несогласных аксёновых и войновичей, диссидент Максимов. Какими же ничтожествами на фоне совестливого борца за демократию смотрятся нынче мелкотравчатые шереметы, Немцовы, волчеки и прочие гонители белорусского президента! Стоило бы перечесть провидческие максимовские строки и нашим руководителям, прежде чем вводить «газовую» блокаду последнего и самого верного нашего союзника.

Без малого полувековая моя биография реставратора-искусствоведа — это, прежде всего, поездки по стране, а в последнее время и за её пределы. Я человек командировочный в самом прямом смысле слова. Две трети рабочей жизни отмечены печатями в графах подорожных бланков, где значится «убыл — прибыл». Из каждой командировки спешу в Москву, чтобы поделиться с друзьями и коллегами радостью открытия забытой иконы или картины, рассказать о встречах с интересным человеком, начать подготовку к новой выставке, готовить к изданию очередную книгу. Вот и в нынешней поездке впервые увидел я в залах флорентийской Академии подлинного микеланджеловского Давида и был потрясён (в который раз!) божественным предначертанием судьбы одного из гениев человечества, сумевшего достичь в сложнейшем искусстве скульптуры высот поистине запредельных.