Антикварная книга от А до Я, или пособие для коллекционеров и антикваров, а также для всех любителей старинных книг

В практическом смысле эти дарования и увлечения Г. А. имели прямое следствие: долгое время в Москве он оставался единственным человеком, которому можно было позвонить, и он приезжал посмотреть на те книги, даже язык которых безошибочно определить было нелегко (особенно это касается восточных рукописей). Причем делал это Г. А. исключительно бескорыстно.

Так удалось познакомиться с Г. А. и автору этих строк, поскольку М. Е. Кудрявцев нередко просил Г. А. о помощи в описании «иностранщины». С начала 1990‐х годов мы просто общались, и я ничем не отличался от других книжников, дивившихся начитанности и пытливости ума Г. А. Но со временем мы стали о чем-то беседовать, Г. А. помогал мне, помнится, в переводах с итальянского для одной из моих первых статей… Однако же полностью я оценил Г. А. в тот момент, когда темой моих аспирантских занятий стало изучение прижизненных изданий Галилея. Обычно я что-то рассказывал Г. А. или же распечатывал какой-то кусок своего текста и делал ксерокопии первоизданий; он забирал это с собой и при следующей встрече высказывал свое мнение как о прочитанном, так и о предмете моих изысканий. Будучи серьезным ученым, беседовал неизменно в довольно увлеченной и непринужденной манере, без всякого напускного умничанья.

Именно тогда я смог оценить натуру Г. А., и произошло это при обсуждении одного любопытного факта. Дело в том, что одним из серьезных и принципиальных вопросов изучения наследия Галилея является ведущаяся ныне дискуссия об авторстве анонимного «Диалога Чекко ди Ронкитти» – небольшой книжечки, напечатанной в Падуе в 1604 году и перепечатанной в 1605 году в Вероне. Это космогоническое сочинение было известно давно, его рассматривал Антонио Фаваро (1847–1922), самый знаменитый биограф Галилея. Оно считалось неким предвестником работ Галилея, каковых было немало в ту эпоху; первенцем же самого Галилея считается книга «О циркуле геометрическом и военном», напечатанная им в Падуе в 1606 году под собственным именем. Однако ряд новых ученых-галилеистов, прежде всего канадец Стиллман Дрейк (1910–1993), настойчиво стремились ввести «Диалог Чекко ди Ронкитти» в корпус безусловных галилеевских сочинений и посвятили своему открытию статьи и книги. Несмотря на очевидность такого предположения, одним из важных возражений является собственно язык этих книг. Обе они изданы не на латыни, так сказать, официальном языке науки того времени, а на итальянском. Но в итальянском и разница: «О циркуле» – на итальянском, а «Диалог Чекко ди Ронкитти» – на падуанском диалекте. Хотя Галилей этим диалектом и владел, но в действительности довольно сложно объяснить факт почти одновременного издания им в Падуе книг, которые различны по языку. И тезис «Кто же еще, если не Галилей!» вряд ли является безусловным доказательством.

Этот вопрос мы также обсуждали с Г. А., и мне удалось его увлечь этой проблемой, так что постепенно содержание «Диалога Чекко ди Ронкитти» сменилось обсуждением итальянской диалектологии. Уже не помню почему, но наши встречи с Г. А. на некоторое время прервались, и когда через несколько месяцев мы вновь сели за стол, то Г. А. вынул мои бумажки, изрядно перечерканные, также вынул и ксерокопию «Диалога», а дальше мне пришло время удивляться. Поправляя очки, Г. А. сказал: «Я тут поразбирался и понял, что Дрейк-то падуанского диалекта сам не знал, и перевод его не вполне верен; поэтому и выводы его я бы считал не самыми безупречными…» Оказалось, что в то время, пока мы с Г. А. не виделись, он вдобавок к своему отличному знанию итальянского освоил и падуанский диалект! И только лишь ради того, чтобы внимательно самому прочесть текст «Диалога Чекко ди Ронкитти». И в этом был весь Г. А., который представлял собой нетривиальное явление и как человек, и как ученый. Мне даже несколько совестно, что я забросил тогда свою диссертацию, а мои работы о Галилее ограничились лишь одной статьей в академическом ежегоднике.

Книга, изданная в связи с выставкой коллекции П. С. Романова (1994)

Также в контексте иностранной книги необходимо сказать и о таком крупном и знаменитом собрании, как «Библиотека А. Х. Вахитова». Особенно потому, что имя этого собирателя оказалось смешано с грязью. Итак, в середине 1980‐х годов на книжный рынок выплеснулось множество первоклассных экземпляров антикварных книг, русских и иностранных, которые имели на титульном листе личный штамп-экслибрис с указанным текстом. Мы боимся быть пристрастными, но то был едва ли не единственный выброс книг настолько исключительного качества и такого невиданного объема – много тысяч томов. Если говорить о сопоставимых заметных глазу собраниях, имевших свой штемпель, то можно вспомнить лишь богатейшую коллекцию артиста балета и хореографа Касьяна Голейзовского с фиолетовым штемпелем «Из библиотеки К. Я. Голейзовского».

Экслибрисы библиотеки Адама Вахитова