— Жюно! Мы всегда понимали друг друга. Ты и сейчас поймешь меня, когда я повторю, что теперь ты полезнее для меня в Аррасе. Может статься, что произведенное взятие под стражу будет иметь отклик в армии, и поэтому каждый начальник должен быть на своем посту.
Далее они заговорили о генерале Моро и об отношении к нему во французской армии. Жюно совершенно искренне заявил:
— Генерал! Итальянскую армию обвиняли, что она не любит Моро. И это правда. Но говорили, будто мы не любили его потому, что слава его соперничала с нашей. А вот это вздор! Это обвинение заставляет только пожать плечами. Слава Моро могла окружать его своим сиянием, но наша была от этого не менее чиста и блестяща. Что касается меня, клянусь честью, никогда эта мысль не пробуждалась в душе моей. Я так люблю Республику, что, напротив, не мог не радоваться, видя еще одного из сынов ее мужественного и победоносного.
При словах Жюно о его любви к Республике лицо Бонапарта, до этого спокойно ходившего по кабинету, передернулось, как от нервного тика.
— Что касается Пишегрю, — продолжал ничего не заметивший Жюно, — то Моро служил под его начальством и ему обязан своим первым чином, покровительством — всем. Во всей Франции нет гражданина, который не чувствовал бы в глубине сердца, что генерал Моро был обязан, по дружбе и признательности к Пишегрю, скрывать доказательства его виновности.
Далее Жюно стал призывать Бонапарта серьезно разобраться в деле Моро.
— Генерал, — сказал он, — оставьте это дело собственному его ходу, оставьте судей делать, что они хотят. Я думаю, что это важное дело должно быть рассмотрено со всей строгостью и неподкупностью законов.
— Несчастный! — вскричал Наполеон, сильно схватив Жюно за руку. — Разве ты хочешь, чтобы сказали, что я заставил умертвить его из зависти?
От такого поворота разговора Жюно онемел. Первый консул большими шагами ходил по комнате и был сильно взволнован. Но известно, что он умел тотчас усмирять все чувства, которые показывал иногда более, чем хотел. Он приблизился к Жюно и перевел разговор на превосходные качества его Аррасской гренадерской дивизии. Дальнейший их разговор, хоть и был приятен для Жюно, не представляет особого интереса для истории.
В тот же день Жюно поскакал обратно в Аррас, куда и прибыл на следующую ночь. Известие о смерти генерала Пишегрю потрясло Жюно и многих честных французов. Если он явный предатель и тайный агент англичан, то почему было не судить его по всем правилам? Точно так же в свое время всех поразила не менее «странная» смерть очень не любимого Бонапартом талантливого генерала Лазара Гоша. Чуть позже, уже узнав об убийстве еще одного «заговорщика» — герцога Энгиенского, Жюно воскликнул:
— Как я счастлив, что не занимаю больше должности парижского военного коменданта!
Глава 9. Это хуже, чем преступление, это ошибка
(Убийство герцога Энгиенского)
Залп расстрельного взвода, раздавшийся у стены Венсенского замка, услышала вся Европа.
Существуют такие кризисные ситуации, когда во имя блага народа требуется осудить невинного человека.
Убийство герцога Энгиенского… Жозефу Фуше приписывается фраза: «Это более чем преступление. Это ошибка». По-французски это звучит так: C’est pire quun crime, c’est une faute. Эти слова были сказаны об этом самом убийстве, о котором будет рассказано ниже. Но в действительности эту фразу произнес вовсе не Фуше, а Антуан Буле де ля Мёрт, председатель Законодательной комиссии, разработавшей знаменитый Гражданский кодекс Наполеона.
Как утверждает историк Натали Петито, Наполеон был не только «наследником революции, но и наследником революционного террора». С этим утверждением трудно не согласиться. В самом деле, к единоличной власти в стране Наполеон шел, не считаясь ни с чем, безжалостно устраняя любые препятствия на своем пути. После ареста генералов Моро и Пишегрю, в которых, по меткому определению Шатобриана, Наполеон согласился увидеть соперников лишь «из мелкой зависти», этот «исполин, никак не могущий добраться до вершин власти» был в ярости.
А о ярости Наполеона ходили легенды.
В своих приступах ярости он разбивал все, что попадало ему под руку; он пинал ногами всех, кто находился рядом с ним.