Апейрогон. Мертвое море

В соломенной корзине – вместе с расписанием повестки, ручки с фонариком, двумя бутылками минеральной воды, мешочком пеканов в медовой глазури и термосом с эмблемой Белого дома – лежал бережно упакованный пряник в виде голубя. Сверху блестела белая глазурь, вместо глаз смотрели две маленькие голубые точки.

Спускаясь на лифте на первый этаж, Арафат – в плохо сидящем на нем костюме и традиционной куфии – повернулся к своим охранникам, погладил кучерявую бороду и спросил с невозмутимым видом: «И что мне с ним сделать, съесть?»

342

В мае тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года французский атлет Филипп Пети решил, что белая голубка станет частью его канатоходного шествия через долину Хинном.

Пети представлял свою опору оливковой ветвью: он собирался достать голубку на середине каната, выпустить в воздух и посмотреть ей вслед.

Накануне акробатического номера Пети прогуливался по улицам Старого города – от рынка к рынку, от аллеи к аллее, между палатками со сладостями, травами, фруктами, овощами, одеждой, сувенирами, крестами, мезузами [42], безделушками. Он разговаривал с продавцами, консьержами в отелях, мясниками и даже заглядывал в магазинчики, где продавали дорогие еврейские деликатесы, обращаясь ко всем с одним и тем же вопросом: где можно купить маленькую голубку, чтобы выпустить в воздух на канате? Попугаи, куропатки, большие голуби, – было все, кроме маленьких голубок.

Пети в чем-то забавляла такая ирония: «нет голубей мира в Иерусалиме», но он не бросил эту затею и продолжил искать птичку в темных закоулках, от рынка к рынку, объясняя людям на улице, что пытается найти.

Однажды утром, во время прогулки по улицам Старого города, его поманил рукой один дедушка с курчавой бородой и в темном плаще. Незнакомец говорил на ломаном английском языке. Взяв Пети за руку, он провел его через лабиринт мощеных улочек и поворотов.

На углу мастерской закройщика, между рулонами разноцветной ткани, сидели две птицы в древних колоколообразных клетках. Дедушка стал открывать клетки и доставать птиц, сначала одну, потом вторую. Но Пети сразу приметил, что они ему не подходят: слишком большие, слишком темные, слишком неудобные для переноски.

– Это голубь, – сказал Пети. – Мне голубка нужна. Белая. Маленькая. Вот такая примерно. Это не то.

Пети уже повернулся к выходу, но продавец схватил его за рукав и, ухмыльнувшись, выудил из клетки самого маленького голубя самого светлого серого окраса, который на свету казался грязно-белым.

Старик поклонился. Махнув рукой, что уходит, Пети почувствовал, как птицу кладут ему в руку.

– Бери, – сказал дедушка. – Бесплатно.

Пети нежно погладил птицу по грудке. Большая, все-таки, и слишком серая, хотя, если смотреть издалека, может сойти.

– Бесплатно, – повторил дедушка, – для тебя.

Пери пожал руку владельцу магазинчика, заплатил пятьдесят шекелей и пошел обратно с запертой в клетке птицей через весь Старый город. Он знал, что ничего и никогда не бывает бесплатным.

В номере отеля «Гора Сион» на улице Хеврон Пети тренировался выпускать эту крупную птицу из особого кармана своих шаровар, приделанного специально для этого номера.

Она неуклюже захлопала крыльями, сделала пару пируэтов по комнате и приземлилась на кровать Пети.

343

Приблизившись к старческому возрасту, испанский художник Хосе Руис Бласко потерял часть навыков мелкой моторики. Кровь больше не доходила до кончиков пальцев. Сжимать кисточку стало сложно. Он не мог вырисовать лапки сизых голубей, благодаря которым обрел популярность.

В Малаге его прозвали Эль Палермо, «голубятник», за страсть держать множество голубей у себя дома, каких-то в клетках, каких-то свободно летающими по комнатам на первом этаже.

Потеря способностей опечалила Хосе, и он стал просить о помощи своего маленького сына Пабло, чтобы тот рисовал миниатюрные лапки вместо него. Мальчик уже проявил талант: он часто бывал на площади Мерсед и концом сикаморовой палки делал в песке наброски птиц, пальцем ноги вычерчивал в придорожной пыли контуры.

Когда Хосе Руис увидел работу своего мальчика – миниатюрную красоту голубиных пальчиков – он подарил сыну любимую палитру и кисти.

После чего сказал: а теперь иди рисовать.

344

В тысяча девятьсот сорок девятом году на Всемирном конгрессе сторонников мира Пабло Пикассо впервые показал рисунок голубки с оливковой ветвью в клюве. Набросок, вдохновленный библейской историей про Ноя и его ковчег – там голубь возвратился, неся в клюве ветку с листьями как знак того, что сошли воды потопа, – моментально стал общепризнанным символом мира.

345

В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году Махмуд Дарвиш написал речь Ясера Арафата для выступления на Генеральной Ассамблее ООН: «Сегодня я пришел к вам, держа в одной руке оливковую ветвь, а в другой – оружие борца за свободу. Не дайте моей руке выронить оливковую ветвь».

346