Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

– Значит, моя вводная такая. – Отбивает слова Леонелла, остановившись строго напротив Клавы, и не успевшей сесть на предложенный ей стул, когда Леонелла уже вот она, стоит рядом, и в упор, до чего пронзительным, чуть ли рентгеновским взглядом на неё смотрит. – Я не буду ходить вокруг да около (и Клава не почему-то, а она в этом не сомневается, видя всю эту прямоту Леонеллы прямо перед собой), а скажу тебе и о тебе всё как есть, а не так, как может и это точно, тебе только в лицо говорят, лицемеря, когда всё совсем не так, как есть на самом деле (это, конечно, немного длинновато и запутанно у Леонеллы вышло, но с ней разве кто-то посмеет поспорить). А ты уже потом, после того как я всё скажу, что хотела сказать, сама решишь, что тебе дальше делать. Пойти вся в слезах подальше отсюда и поплакаться в жилетку своему высокопоставленному протеже, или же можешь, намотав сопли в кулак, стать самой собой, без примесей мусора со стороны. – На этом месте Леонелла делает паузу, чтобы дать Клаве продохнуть, а самой по ней убедиться, на что она всё-таки готова и на что у ней хватит сил.

– Тьфу. Мало на что. – Примерно с таким посылом исказилось в пренебрежении к Клаве лицо Леонеллы. И, понятно становится Клаве сразу же, что она, многого от неё не ожидая, а нисколько это уже ясно как день, не будет больше ждать, когда она там одумается хоть на что-то. И Леонелла немедленно обрушивается на Клаву с той реалией жизни, в которой она и Клава для неё существует.

– Значит так. – Леонелла этим предварением себя вогнала Клаву во внимание к себе и давай ей выговаривать всю ту правду жизни, о которой ей никто не скажет кроме неё (что отчасти истинная правда). – Я, ни смотря ни на что (не трудно догадаться, в чью сторону был послан этот посыл), не буду тебя подкармливать льстивыми подбадриваниями, в итоге усугубляющие твоё настоящее положение, вгоняя тебя в сахарную дисфункцию диабета. А то, что я вижу в тебе перед собой, то и скажу. – Здесь Леонелла, справедливости ради, нацелилась аналитическим взглядом и вниманием к тому, что из себя представляет это сгорбленного существо в виде Клавы, по чьей-то протекции и только и всего, претендующей на звание сотрудника их престижной для многих компании финансового сектора. Затем некоторое время затрачивает на пережёвывание всего того, что природа ещё недожала и не допережи или не дожевала в Клаве, и набрав в лёгкие воздуха, обрушивает на неё всю эту свою правду жизни о ней, с которой она и не пойми как сживается (это потому, что она из-за недостатка ума не догадывается, или от неё всё это скрывают, сладкими речами уши родственников и подхалимов заговаривая) и всего того, что она в ней несёт не замечает.

– И откуда всё это в вас берётся! Займись, наконец, собой, чучело! – чуть ли на взрыве оглушает Клаву, а уж затем всё внутренне пространство кабинета Леонелла. От чего по кабинету пробежала звуковая волна, заставившая задребезжать окна и всё, что здесь было из стекла. А Клава, оглохнув совсем не в ушах, а в своём осознании себя (на неё ещё никогда не кричали, а тем более так невыносимо жестоко и оскорбительно для неё), в котором она в момент замкнулась, и пошевелиться не может, тупо упираясь взглядом в остервеневшую Леонеллу, которой, видимо, доставляет немалое удовольствие вот так доносить правду до людей ей подчинённых, и оттого она так на глазах хорошеет, в своём удовольствии поглядывая на Клаву.

– Есть вопросы? – так, для проформы, задаётся вопросом Леонелла, прекрасно понимая состояние невменяемости, в которое впала Клава, из которого ей ещё нескоро выбраться. А она этим и пользуется. – Если нет, то на этом всё. – Берёт дальше слово Леонелла. – Можешь идти к себе и подумать над тем, над чем стоит подумать. А можешь не подумать, и сразу пойти поплакать в жилетку сама знаешь кому, и тем самым оставить всё как есть, если тебя такая жизнь устраивает. В общем, я тебя никак не ограничиваю и не сдерживаю, ты сама хозяйка своей судьбы. – Это было предпоследнее, что услышала Клава, а вот когда она уже по выходу отсюда переступала порог кабинета Леонеллы, то до неё донеслось, как вскоре выясняется, совсем не голословное, а за ним кто-то стоит, предупреждение:

– Только не забывай, что у меня везде есть глаза и уши.

И как бы Клава не хотела забыть всё то, что не хотела бы Леонелла, чтобы она забыла, то ей об этом буквально скоро напомнили, когда она, так уж было заведено женским составом сотрудниц этого филиала компании, после посещения кабинета Леонеллы (а Клава, об этой традиции нисколько не зная, ей последовала), отправилась не на своё рабочее место, а в туалет, чтобы там привести себя и своё лицо, хоть и в трогательное, но всё же спокойствие, смыв холодной водой с лица всю разгорячённость и всё то, что потекло на её глазах.