Аптека Пеля

За первой дверью пели про очи черные. За следующей кто-то громко ругался. В коридоре он едва разминулся с человеком ухватившим одной рукой два стакана в медных подстаканниках, во рту его дымилась папироса, на волосатой груди болталась несвежая манишка. Завитой гребешок чуба, приподнимавшийся надо лбом, придавал лицу горделиво-петушиное выражение.

— Поберегись, кипяток! — не выпуская из зубов папиросы протрубил он и скрылся за дверями, где страдали черные очи.

Хихикающая девица с длинной, уложенной на груди косой, в накрахмаленной наколке и белоснежном фартуке, выбежала из третьей двери, поздоровалась, сделав незнакомым мужчинам легкий книксен. И не переставая повизгивать от смеха, унеслась куда-то по коридору.

Наполненная людьми квартира теперь не казалась ужасной до дрожи. Да, и смешливая девица прехорошенькая, от такой соседки в привычном Питере он бы не отказался. Но за какие-то грехи ему досталась в сожительницы напористая Луша. Сашок вздохнул и по-хозяйски толкнул знакомую в любом Питере дверь.

В чисто прибранной комнате никого не оказалось.

На столе под льняной тряпицей на глиняной тарелке лежал кругляш хлеба и две сваренные в мундире картофелины. В кувшине темнел квас. Саня, не церемонясь, отхлебнул через край и, сунув в рот картофелину, уселся на сундук с удовольствием пережевывая корнеплод.

— Пожрать могу… — сообщил он как-то безрадостно, топтавшемуся в нерешительности Артюхину. — Да, вы проходите, Петр Михайлович. Присаживайтесь рядом. Сундук крепкий, выдержит. — Стукнул он пятерней по дубовой крышке.

— Значит вы тут обитаете, — наконец изрек дед, задумчиво озираясь.

— Значит… только в моем Питере соседей нет. И обстановка поскромнее, а кровать помягче.

— Где же ваша знакомая?

— Надеюсь у себя, а не у меня. Ее ж тоже мотает… внезапно… Будем ждать.

— А вот и труба… — Артюхин озабоченно разглядывал кирпичную кладку, маячившую за стеклом.

— Хм… действительно выше нашей, — Саня высунулся из окна, протяжно вдохнул гнилой воздух питерского двора-колодца. — Вот, значит, откуда зловредные газы выходят. — Он глянул вверх: красно-кирпичная труба уходила высоко в небо. — Что то не видно тварей…

— Я вот, что подумал, Александр, — перебил Артюхин, приподнимая мохнатые брови, отчего лицо его сделалось загадочным. — Еще разок окунусь, чтобы закрепиться в обозначенной реальности окончательно. Стар я. Лета уже не те. Может с эликсиром молодости и в вашем веке сгодился бы. А доживать хоть бомжом, хоть губернатором уж предпочту в своем. Да-с. Невероятная эта история сделала из меня философа и мистика. Людей такого рода в свое время я не жаловал. Дрянные людишки, раздуваются пузырем бесхребетным, а толку от них для общества нуль. Одна смута в головах. А вот подишь ты, какой кунштюк учудил господин Пёль, что и сам я попался в эту яму.

За дверью лязгнуло и шумное семейство ворвалось в комнату лая, хохоча и рыдая. Но двое незнакомых мужиков, рядком сидящих на спальном сундуке Лушиных отпрысков, заставили замолчать даже самого младшего. С мамашиных рук он взирал на незваных гостей, забыв прикрыть рот, свободный от рыданий.

— Баа! — роняя медный таз, то ли удивилась, то ли обрадовалась Луша. Ее натертое мочалом лицо сияло. — Ляксандр! А это кто с тобой? Что-то не признала… — Баба усадила малыша на кровать в подушки, старшие залезли сами. Получив по куску хлеба все трое увлеченно зачавкали.

Присев на стул, Луша дернула сероватую тряпицу с головы — темные пряди тяжело упали на плечи. Как норовистая лошадь она мотнула головой, так что брызги разлетелись по сторонам. Санек ощутил на губах прохладные капли. Лукавая баба до скрипа чистая, аппетитная под тонкой рубахой, совсем распоясалась, скинув уличную одежду, теперь прохаживалась мимо мужчин в почти прозрачном, продувном наряде, развешивая на натянутую через всю комнату веревку мокрую детскую одежонку из распакованного узла.

— Вот настирала. У нас ваннов нету. Где моемся, там и стираемся, — она встряхнула детские портки и закинула на веревку. — Каво ты мне привел-то, Ляксандр? — ожигая взглядом косматого деда, не сводящего с нее почти безумных глаз, спросила Луша, усаживаясь на стул. — Извиняйте, но угощать вас нечем.

Она вскинула руки и быстро закрутила на затылке «кукиш» из едва подсохшие волосы.

Санек открыл было рот, но дед Артюхин опередил. Сорвался с сундука и, подскочив к хозяйке, по-привычке щелкнул пятками.

— Разрешите представиться. Артюхин Петр Михайлович. Градоначальник Санкт-Петербурга, Его высочества…

— Зачем ты мне в дом умалишенных таскаешь? — тут же отшила хозяйка бравого старикашку. — Какой губернатор? Откудава? Тока если с Пряжки сбег.

Она укрыла одеялом задремавших отпрысков и неласково глянула на гостей.

— Поздно уже, скоро стемнеет. Дружка сваво проводи и приходи. Спать будем ложиться, — заявила Луша, так словно Саня муж ей, да еще и подкаблучник.

Дед смутился и сразу сник, сгорбился, точно на плечи ему взвалили мешок фунтов на сто. Он поднялся, собираясь на выход, но Санек вступился за его превосходительство.