Арехин в Арктике

— И ты, браток, ищешь? — рядом, не спрашиваясь, сел человек куда более побитый жизнью, нежели финн Тапио Тяхти, побитый и буквально: несколько кровоподтеков разной степени цветения на лице вопрошающего свидетельствовали, что били его часто.

Арехин кивнул. Чем хорош кивок? А тем, что всяк видит в нём своё.

— Меня предупреждали: не пей, пьяным он тебя хуже слышит, ну, и ты его, конечно, тоже. А как не выпить, когда случай подвернулся? Да и не допьяна пил, кто ж тут напоит допьяна? Стопочку поднесли, и будь рад. Но крепкая, видно, стопочка, с махрой или что они туда для крепости намешивают. Только сейчас и очухался. Ну, пошли, что ли?

Он поднялся, и Арехин поднялся вместе с ним. Как ни странно, шли они в одном направлении, видно, звал их один голос.

Пришли они к чайной последнего пошиба — с мухами, спитым чаем, грязью на полу и ещё больше — на столах. Для сегодняшней Москвы дело обыкновенное, и то уходит в прошлое, но от Риги ожидалось больше порядка.

Полдюжины человек сидели за столами, кто парами, кто наособицу, и пили жиденький чай под сушки. Спиртного — ни-ни.

— Тут даже пиво варить запретили, в Риге, — поведал Арехину попутчик. — Мол, не время для пива. Ячмень нынче дорог, — он хихикнул и безошибочно подошел к нужному столу, в отличие от прочих, чистому, за которым сидел человек средних лет бухгалтерского вида, правда, без нарукавников. Перед ним была небольшая тетрадь и пара карандашей.

— Это тут, значит, в поход записываются?

— Не в поход, а в экспедицию к Северному Полюсу. Здесь. Ваша специальность?

— Матрос я. Врать не стану, плавать почти не плавал. В Кронштадте мы стояли. Вахту нести могу, на шлюпке загребной, и всякое другое по мелочи,. Главное, дисциплину понимаю. Прикажут делай то, делаю то. Прикажут делай это, делаю это. Прикажут ничего не делать — ничего не делаю. Ну, и понятлив, это я не для хвастовства, а для дела. Покажут, объяснят что — схватываю на лету.

— Документы есть?

— Вот чего нет, того нет. Не до документов нам было, понимаешь, когда спасались. Вот разве — попутчик засучил рукав черной, давно не стиранной рубахи. На правом предплечье вытатуирован образ осьминога с крылышками.

— Этого достаточно. Берём, — человек бухгалтерского вида спросил фамилию, имя, отчество (Дикштейн Иван Владимирович), возраст — двадцать четыре года (на вид все тридцать пять), и предложил выбрать место по нраву, и с чаем да сушками не стеснятся.

Кепку при входе в чайную Арехин снял, и сейчас чувствовал себя как в общественной бане. Мыльный пар, и ты перед всеми — как на ладошке. Только у большинства свои дела: кто мылится, кто просто сидит, ноги в шайке парит. А кто на других много пялится — взашей из бани на улицу.

— Так… А вы, думается мне, с другого корабля.

— Мой кореш, — заступился попутчик, не спешащий к спитому чаю. Но как-то неубедительно заступился.

— Матрос? — продолжил опрос человек бухгалтерского вида.

— Я человек сухопутный, — признался Арехин.

— На что гож?

— В войну санитаром был. Фельдшера заменить могу. Порошок подходящий дать, зуб вырвать, вывих вправить, — это запросто. Пулю вытащу, если получится. Ожоги лечу. При нужде ампутацию произведу. А вот в груди и животе мне сложно. Если разворотит живот, штыком ли, осколком, тут от меня пользы мало. Повязку разве наложу, и всё. Сколько ни приходилось оперировать — ничем хорошим не кончалось.

— А зачем же оперировали?

— Командир прикажет, да наган наставит, отчего не оперировать?

— Что ж, опытный фельдшер нам пригодится, — человек бухгалтерского вида потянулся за книгой.

— Мне бы только с Птыцаком поговорить, — Арехин нарочно убрал «товарища».

— Птыцака? Некогда товарищу Птыцаку, у него работы знаешь, сколько? У него работы даже я не знаю, сколько.

— И всё-таки разговор должен состоятся. Вы только доложите, что пришел человек по поводу письма.

— Вы ещё и письма пишете? Сядьте вот в тот уголок (на этот раз человек бухгалтерского вида уголок определил сам), сядьте и ждите.

А сам сосредоточенно стал просматривать тетрадку. Действительно, что у него, дел больше нет, кидаться к Птыцаку.

Но Птыцак пришел сам.

— Похоже, я кому-то срочно потребовался?

— Да вот спрашивают вас — привстал человек бухгалтерского вида.

— Погодите, Шихов, дайте-ка, я сам угадаю.

Он осмотрел зальчик. Задача нетрудная, недаром человек бухгалтерского вида усадил Арехина в особый уголок. Но Птыцак вершил дело с полной серьезностью: медленно обвел взором зал, потом, прикрыв глаза, подумал, и лишь затем пошёл к Арехину.

— Вот мы и встретились, к чему вы, кажется, весьма стремились.

— Не то, чтобы очень уж стремился, просто дела есть дела.

— Так какие же у вас ко мне дела?

— Их, собственно, два. Одно казённое, другое личное. С какого угодно будет начать?

— «Угодно будет»… Вы прямо стряпчий или помощник провинциального присяжного поверенного, — Птыцак сел напротив Арехина, сделал этакий неопределенный жест рукой, и ему тут же принесли чай со сливками и маковый бублик. Другой может повторять это движение с необыкновенной точностью, но не то, что чаю — взгляда не удостоится. Не в жесте дело.