Арена

Большой город угадывался в темноте — он был чернее ночи. Берилл села на траву, закуталась в плед и смотрела в ужасе на эту громадную темноту, точно это она сделала так, что город погас. Она даже не замерзала — сидела, будто молилась; через несколько часов начал заниматься рассвет, небо стало нежным, как пенка дорогого капучино, и окрасилось в бледно-синий, серебристый цвет; а из расщелины поднимался туман — Берилл он всегда казался живым — таинственным, как история о Фаусте, настоящая, немецкая народная, про его дом, который до сих пор стоит в глубине леса и полон ночами криков и огней; он клубился, будто пышное платье танцовщицы из «Мулен Руж», и в нем Берилл вдруг увидела человека — тонкий, высокий, стройный силуэт молодого мужчины в длинном развевающемся пальто; «и ведь точно, — подумала Берилл сквозь шепот умершего Большого города, его гаснущих воспоминаний, — ведь уже осень; скоро придется идти в школу»; она встала из травы — молодой человек заметил ее и остановился; туман скользил по их лицам, телам, такой плотный, что чувствовался на коже — молодой мех; становилось все светлее, и туман двигался, будто дракон, ползущий на деревню, пока та еще спит; молодой человек зашагал к Берилл — все ближе и ближе, пока не встал напротив, совсем вблизи; он оказался и вправду очень высокий, широкоплечий, длинноногий, темноволосый; белая рубашка расстегнута на груди, небрежно заправлена в темные узкие джинсы, а они, в свою очередь, очень аккуратно, будто влитые, — в высокие черные сапоги, из красивой кожи, такие в Англии носят на старинных картинках наездники-аристократы, или носили, пока не запретили охоту на лис. Он смотрел на нее и удивлялся: кто она? Девочка-эльф? Волосы и кожа совсем белые и светятся в темноте от такой белизны, словно она упавшая звезда; прозрачные совсем глаза, но не голубые, а темные, темные и прозрачные, как очень глубокая и очень чистая река, и на дне — сплошь слюдяные камешки, в солнечный день все дно в золотых монетах. Она босиком и в оранжевом мохеровом пледе, и в пижаме, смешной, розовой, в коричневых медвежатах, фланелевой, он уже сто лет фланели не видел, думал, ее уже не изготавливают; ему сразу захотелось девочку обнять, вспомнить, как здорово пахнет фланель: горячим утюгом, постелью, полной чудесных снов про приключения, звездную пыль.

— Привет, — сказал он, голос у него был такой великолепный, глубокий, звучный, как оркестр для великого тенора. — Ты не замерзла? Ты из Маленького города?

— Ты святой Себастьян? — спросила девочка. Он изумился.

— Нет, но как ты угадала? Мое второе имя Себастьян. Так хотел назвать меня папа, но мама назвала меня Эриком, в честь принца диснеевского… видела мультик? Про Русалочку?

— Тебя зовут Эрик? — девочка нахмурилась, между бровей у нее появилась очаровательная складочка, смешная такая, точно, плюшевый медвежонок от «Холмарк».

— Да. Эрик Рустиони.

— Кто ты? — требовательно, будто маленький часовой.

— Я инженер. В Большой город, — он махнул рукой в сторону Края, — никак не попасть. И решили строить мост.

— Вы его не построите, — сказала она, будто ясновидящая.

— Почему? Ты ясновидящая? — он хотел коснуться ее, такая она была удивительная, просто видение; он пошел смотреть на Край и встретил это создание — фею и гнома в одном флаконе; но она испугалась и побежала, оранжевый плед развевался в тумане ярким лоскутом. — А кто ты? — крикнул Эрик ей вслед, прикинул: догнать? Но передумал: она и вправду была напугана. Он сел на траву и стал смотреть на Большой город сквозь туман; небо окрасилось в золото и пурпур, и вершины небоскребов засияли. «Какой большой, — подумал он, — просто огромный, как Нью-Йорк; теперь понятно, почему их так срочно вызвали и платят такие большие деньги…»

А Берилл бежала, словно по углям; сердце ее колотилось — и от бега, и от любовной боли, — потому что это был молодой человек из сна; но он не святой Себастьян; что же теперь делать? Она чуть не сшибла мальчика на велосипеде, он развозил почту; «эй, Берилл, — закричал он, — ты что, с ума сошла окончательно?!»

— Что с тобой? — спросила Сибилла; она уже проснулась, обнаружила, что так и не выключила лампу и что Берилл нет, но у нее тоже горит ночник; все выключила, заправила обе постели, готовила завтрак: абрикосовый омлет.

— Они приехали строить мост, — сказала Берилл, плюхнулась за стол, налила себе стакан молока и залпом выпила. За ней на полу тянулись следы, но Сибилла уже привыкла.

— Кто?

— Там, на Краю, был парень, и он сказал, что они приехали строить мост.

Сибилла перевернула омлет, задумалась.

— Неплохая идея, — и вдруг поняла: — Ты с ним разговаривала?

— С кем?

— С этим парнем? Ты с кем-то разговаривала… с посторонним, с незнакомым. О, Берилл! Что же это за человек, что сумел тебя разговорить?

Берилл так густо покраснела, что казалось: об нее можно зажигать спички.

— Он… у него зеленые глаза…

— Звучит замечательно… а что еще?

— Он инженер. Но во сне, — Берилл задумалась, омлет шлепнулся с вилки на тарелку, — он был фокусником.