Арена XX

«Ревность – это по большому счету зависть высшей формы бытия к низшей». Михаил Иванович не желал подобных утешений. Во взиравшем свысока завистнике ему трудно не узнать Бога-ревнителя, свояк свояка видит из далека. Как пшено, клюют они в своих синагогах: «Бог любит свой народ». Известно, что они зовут «любовью». А Он любил свой народ без передыху уж не одну тысячу лет, не давая сбежать от Себя. Это медицинский факт. Михаил Иванович хотел бы сбежать.

На медфаке университета в середине двадцатых открылась кафедра психоанализа, и Трауэр раскатал губу, ту самую, которую воспели советские и немецкие кукрыниксы, – со свисающей каплей. Когда-то брошюра Троцкого «За пролетарский психоанализ» расширила его кругозор. Фрейд прав, надо прочесать детство. Отец – шойхет, суббота – талэс, воскресенье – гойский шабес. Вкус, запах и цвет селедочного рассола. Ритуальное рифмуется с менструальным. Русские рифмы это проклятие еврейского детства. Ветер революции гуляет в верхних этажах, а подвалы осушить некому, воняют как Кабан.

Кафедрой заведовала одна бывшая эмигрантка, специально ради этого возвратившаяся из Германии. Для всех-всех-всех, безотносительно к образу мыслей, наличию фаллоса или, наоборот, черной зависти к тем, у кого сей имеется, – для всех-всех-всех, начиная от слышавшей где-то звон белошвейки и кончая главным звонарем в черной кожаной шинели с красным прикладом, – так вот, для всех-всех-всех приезжающий из-за границы отмечен какой-то зудяще-лауреатской отметиной, свидетельствовавшей… а дальше мнения расходились под углом в шпагат.

Жена Брука наверняка бывала на собраниях, где доктор Ольга Лурье читала основы психоанализа всем желающим. Желающих набивалось столько, что яблоку было негде упасть. Лекции носили подчеркнуто академический характер. За спиной у доктора Лурье висело два портрета: доктор Маркс и доктор Фрейд. Так в некоторых борделях персонал носит белые халаты.

Трауэр немного конспектировал. За отсутствием места он сидел на ступеньке, как Ленин на Третьем съезде Коминтерна, и карандашом строчил, склонившись над своим коленом. Пусть говорят: «Ну никогда б не подумала, что это автор “Повести о сыне”, надо же, какая скромность».

На доктора Ольгу Лурье годы пребывания за границей наложили инославную печать. Это была «сухопарая некрасивая особа с водянистыми глазами, с виду старая дева». Такая внешность только усиливала доверие к ней как к специалисту своего дела. Надели ее природа пластикой танцовщицы, вызывающими формами, Трауэра не охватила бы столь острая потребность в ее всезнании, какую он испытал, следя за усыхающими икрами в серых стародевичьих чулках.

– Я расскажу вам случай из собственного опыта, – говорила она, прохаживаясь взад-вперед («А ты хады, хады…»). – Один мужчина, для которого гениталии и другие прелести женщины уже ничего не значили, приходил в непреодолимое сексуальное возбуждение от обутой ноги, и то не всякой. Оказывается, когда ему было шесть лет, у его немолодой гувернантки-англичанки разболелась нога. Она вытянула ее на подушке. С тех пор его единственным сексуальным объектом стала худая жилистая нога. Так вследствие фиксации своего либидо человек сделался извращенцем, как мы говорим, фетишистом ноги.

Их обоих спугнули, можно сказать, уже в виду заветной кушетки. Трауэру было назначено прийти на следующей неделе, но накануне у Троцкого выросли рога. В печати появился доклад генерального секретаря РКП(б) Сталина на январском пленуме. Назывался доклад «Ленинизм или троцкизм».