Арена XX

Мириться с потерей идеологического кормила капповцы не желали и готовили путч (фонетика обязывает). К тому же в заблуждение ввела ободряющая телеграмма от Авербаха, который был отраслевым гуру, великим магистром ордена – той самой кошкой, страшней которой зверя нет. По примеру братьев своих больших, возомнивших, что не все еще потеряно (а может, так оно и было, Авербах – шурин Ягоды), оргкомитет проявил принципиальность. Случилось то, что не раз случалось, когда явившийся арестовать сам оказывается на положении арестанта. А что на дворе тридцать третий год – этого капповцы не понимали. Они явно перекупались в волнах собственного словоблудия и потому не сумели выползти на берег с другими земноводными. Вместо того чтобы подписать чистосердечное признание, заготовленное Трауэром, они вывели его из состава оргкомитета.

«Не желая создавать впечатления “организационного” фракционного выступления, они в разрозненном порядке, каждый от себя, написали в ЦК целый ряд писем, в которых отказывались подписывать “Декларацию”». Конец цитаты. Отрешенный от занимаемой должности, удовлетворявшей в человеке его духовным и физическим запросам (первым удовлетворял кабинет с Александриной Витальевной и служебным телефоном, вторым – пропуск в столовую «на втором этаже»), Трауэр тоже взялся за перо и сработал письмо в «Правду» под названием «Хочу писать правду». Его еще назовут «Хочу писать в “Правду”». Но каламбурь не каламбурь (калым бурь… не могу…), напечатанное, это письмо послужило сигналом к той очистительной буре, которую оно предрекало: «Самозванцы нахально говорят о себе “пролетарские писатели”. Рабочий класс устами своей партии уже сказал веское слово, и если понадобится, оно будет еще весомей: “Я дал тебе путевку в жизнь, я тебя ее и лишу”».

Его пером водило острое чувство обделенности цимесом с корицей и тушеным мясом, «на втором этаже» это всегда дают по вторникам, а сегодня как раз вторник. Будь сегодня «овощная среда» с ее «меню здоровье», статья «Хочу писать правду» не получилась бы такой яркой. И не знала бы жизнь Михаила Ивановича Трауэра того ослепительного одночасья, в которое из провинциального держателя талонной книжки «на второй этаж» он сделался деятелем творческой номенклатуры первого ранга или, как тогда говорили, «эрстен градес» – жильца известного дома, дачника в известном поселке и прочая и прочая.

«Он слишком ничтожен, чтобы смотреть, как будут его казнить», – сказал Селим-паша о своем евнухе. То же самое мог бы сказать Трауэр. Он слишком презирал этот синклит евнухов – бывший «оргкомитет» – чтобы упиваться их унизительным покаянием, да и не до того было. Первый реальный плод одержанной победы – телеграмма из Союзкино. Васильевский (председатель сценарной комиссии при ГУКФ) сообщал, что на сценарную заявку дан положительный ответ. Детали при встрече.

Было бы, ей-богу, обидно узнать, что поезд, уносивший Мишаню и его счастье, свалился с Романовского моста в реку. А пока первым железнодорожником страны не стал Каганович, все было возможно. Вредительство на железных дорогах цвело пышным цветом.

Часть третья

«Согласно сценария…»

Что день грядущий нам готовит?

Хор стрельцов из «Хованщины»

Первая и вторая части представляют собою зеркальный складень: левая створка – отражение правой. Буддисты говорят: «то и это – одно и то же». Царь Соломон говорит: «Что было, то и будет, и нет ничего нового…». «Что есть вечность?» – вопрошает Понтийский Пилат у Христа, Который отвечает нараспев: «Он интересуется… вы же понимаете…»

Вечность (безграничное настоящее, без прошлого, без будущего) своим минимализмом стирает в порошок личность, без конца дробя твое отражение и приговаривая: всё едино, незаменимых нет. Для вечности нет разницы между «где» и «когда», между «заграницей» и «дореволюцией». На страже вечности стоит Карацупа со своим верным Ингусом. Тем слаще отыскать тайный след иных цивилизаций. Это такое счастье.

Он поднял эту пуговку

И взял ее с собою —И вдруг увидел буквыНерусские под ней.

Лиля упустила свое счастье. А Саломея Семеновна – свое:

Тебя отнимут у меня,Ты ведь не мой, ты ведь не мой…

«Дореволюция» такая же сказочная, как «заграница». И там и там шипели граммофонные иглы, на которые бабочками нанизаны Шаляпин, Вяльцева. Последняя умерла красавицей в последний год девятнадцатого века по «Аннинскому календарю» – в год 1913-й. Ее кровь «зацвела, как вода в запруде», как Кабан-озеро. Вдовец, отставной полковник лейб-гвардии Семеновского полка Бискупский, младший ее семью годами, чуть было не последовал за нею после отчаянного опыта с переливанием крови. Есть фотография: Невский, толпы, окружившие траурную процессию, факельщики в белом.

Дивный голос твой, низкий и странный,Славит бурю цыганских страстей[39].