Арена XX

А стань жертвой гипотетических налетчиков Николай Иванович, разжились бы они маслосахарными бутербродами, которые запивали бы из жестяного чайника, пустив его по кругу. Больше в котомке ничего не было – добреть она начала в Москве.

Громкоговоритель ожил: «До отправления скорого поезда Минск – Москва остается пять минут. Провожающих просят…» И вот уже бревенчатость минского вокзала поплыла.

Москва! В порядке ознакомления с новой материей, в которую предстояло вдохнуть жизнь, Николай Иванович, пока добирался от Брестского вокзала до Каланчевской, пополнял свой гардероб: что-то купил с рук, прямо здесь же, у Триумфальных ворот, что-то – зайдя в комиссионку. Он никогда не был в Москве, но не справляться же: почтеннейший, не напомните, где у нас Казанский вокзал? Держаться надо уверенно. Двигаясь в толпе, он чувствовал себя ваятелем, которому наконец-то есть к чему приложить свой могучий дар. Перед ним каррарский монолит. Куда до него эмиграции! Эмигрант – рассыпающийся в прах провинциал, где бы, на каких «брегах» он прежде ни блистал. Что такое провинция? Прошедшая жизнь, отшумевшее время, на котором настаивают, как на моде своей молодости. Столица – синоним настоящего, будь то грамматика, будь то жизнь. (Но как же тогда: «Безграничное настоящее… стирает в порошок личность»? Увы, Николай Иванович нас не читал. Никогда не прочтем и мы – сочинившего нас.)

Минск, задавший тон первому впечатлению от страны-перевертня, совершенно забылся с глотком нового воздуха по выходе на Тверскую Заставу. Это был «Метро

поль» – не капиталистический, Фрица Ланга, к которому Николай Иванович так рвался когда-то быть допущенным, – но другой, интенсивностью с ним споривший, как может спорить с муравейником высокоорганизованным и отлаженным муравейник разворошенный и разрушенный. И еще неизвестно, чья возьмет в этом споре.

Он и читал, и смотрел фильмы об СССР, но непосредственное впечатление, не входя в противоречие с рисовавшимся прежде, не соответствовало ничему. Кино – двухцветное изображение даже в прямом смысле слова. Говорят, шизофреникам снятся цветные сны. А кто-нибудь видел что-нибудь «не в цвете», кроме графики, фотографии да минималистской моды? Нет уж, если кому и снятся черно-белые сны, то именно шизофренику. Москва снится ему если не белокаменная, то чернокаменная.

Опытным путем, методом «тыка», Николай Иванович кое-как осваивался. В городе, куда он попал, лучший гид – масштаб цен в сочетании с запахом тел. Жизнь текла по трем направлениям (то же, что ревела в три ручья) – по продовольственным карточкам, по коммерческим ценам[43]

, но главное, в попытке разрешить квадратуру круга: как совместить работу коммерческих магазинов с запретом на коммерческую деятельность? Это значило ответить на вопрос: что лучше, магазин без продавцов или магазин без покупателей – точнее, покупатель без магазина? Как бы там ни было, наступила эпоха торгового пуантилизма, вокруг торговой точки начиналось воспаление, называемое «очередь».

На Николая Ивановича нахлынуло предчувствие грядущих творческих свершений. Он впервые в жизни стал снисходителен к мошке: через миллион лет она придаст ценность золотой смоле, за которую отдала жизнь.

Улица шла книзу. В ее счастливой многолюдности там и сям мелькали фуражки и гимнастерки – такой длины, что, подпоясанные под самой грудью, казались юбочками цвета бутылочного стекла. (Еще на студии «Межрабпом – Русь» действовала инструкция: шпионам, диверсантам, бандитам нельзя переодеваться ни в красноармейцев, ни в милиционеров. Напротив, чекистам не заказан неприятельский мундир, «если согласно сценария это требуется для проведения успешливых разведочных операций». Хоть так да поболеть за человека в иностранной форме!)

Вдруг нас прибило к святая святых Третьего Рима – его Капитолийскому холму, его Айя-Софии: кремль странно было видеть не белокаменным, казанским, а тезкою Красной площади. В то время, что мы обходим крепостную стену, часовой механизм исполняет «Интернационал» – степенно, торжественно, пузато, в два раза медленней, чем на его родине.

«Что во Франции полька, то в Германии галоп. Ну а в России – похоронный марш. (Николай Иванович о темпах – не зная, что в полночь куранты действительно вызванивали “Вы жертвою пали”.) С виду такая неприступная, а сколько раз тебя, красавицу, брали: и татары, и поляки, и французы, и большевики. Кто следующий – немцы?» Усмехнулся. Представил себе, как рейтары на рослых «ганноверцах», попарно, в виду Триумфальной арки, той, что у вокзала, спускаются к Красной площади. «Маловероятно. Клемансо постарался, чтоб от Рейхсвера остались только рожки на касках».