Арфеев

Рома достал три зелёных папки и спустя пару минут разрыдался, ведь нашёл эти грёбанные документы. Достал все листы и кинул в раковину, пустив на них поток воды, после чего уселся в угол перевёрнутой вверх дном комнаты.

Он обхватил пальцами нижнюю губу и захотел её оторвать. Потянул со всей силы, но эта сука осталась на месте! Пришлось вцепиться в неё зубами, чтобы сделать ей больно. Почти сразу же на поверхность выступила кровь, как всегда сопровождаемая привкусом меди. Теперь зубы вцепились в кожу на ладони и чуть ли не оторвали целый кусок. Это был неправильный мир. Какой-то неправильный мир. Неправильный день.

Где моя Настя?

Рома еле встал на ноги и дошёл до раковины. Закрыл кран и порвал, истязал все бумаги, не оставив от них ничего, кроме жалких мелких комков. Кровь медленно, будто крадясь, ползла к подбородку, выходя из искусанной губы. Кто-то крепко обнимал правый глаз и явно собирался в скором времени трахнуть его. Конечно! В этом мире все желают трахнуть твои глаза! Трахнуть их обманом и заставить тебя поверить в то, что видишь, хоть это чёртова ложь!

Рома добрался до лежащего тела и упал рядом с ним на колени. Сбросил халат и дал себе мощную пощёчину, когда руки потянулись к промежности. Он отвернулся и поднял Марию, прижав руками к себе и пыхтя при каждом движении. Весила она не меньше тонны. Пока Рома тащил её до выхода из квартиры, стены вокруг водили хоровод и пытались плясать, но у них это плохо получалось, потому что кого-то из них постоянно шатало. Кто-то упал. Кто-то шептался и хихикал. А кто-то и вовсе превратился в потолок и пол одновременно.

Как во сне Рома одну за другой перебирал ступеньки, неся на себе мешок с титаном. Он спускался с четвёртого этажа около десяти лет, когда, наконец, добрался до дверцы парадной и вышел на улицу. Свежий воздух ударил в голову, но не смог расплавить залитый в руки свинец. Рома не помнил, как открыл машину и бросил тело на заднее сидение. Последним фрагментом памяти той ночью стало то, как он уселся за руль и, прошептав «Настя», заснул.

25

Когда мир появился, первым показался значок «Мерседеса».

Затем где-то чирикнула птичка, а за ней ещё одна. Рома увидел свои руки, положенные на руль, и пошевелил пальцами, убедившись, что это его тело. Голова неприятно гудела, правый глаз ныл слабой болью, но в целом самочувствие было неплохим. Особенно после такого количества алкоголя.

Всё тело будто пронзила тысяча мелких иголок, которые при любом движении впивались всё глубже и глубже. Рома размял затёкшую шею, несколько раз ударил себя по прессу и, вроде как, проснулся.

Часы показывали десять утра, и ясное в небе солнце лишь подтверждало это. Прохожие мчались по своим делам, не обращая внимания ни на что вокруг. Надо же, как легко можно пропустить мимо себя машину, на заднем сидении которой мешками лежат два человеческих тела. Люди проходили мимо, лишь изредка бросая взгляд на чёрный «мерседес». Солнечные лучи нагрели приборную панель и начали поджаривать вокруг воздух, превращая салон автомобиля в печку. И перед тем, как открыть окно для проветривания, Рома решил осмотреть пассажиров и повернулся.

На заднем сидении был только Женя.

26

Дверь оказалась незапертой, и он тут же вошёл внутрь.

Ничего в квартире с его прошлого визита не изменилось: те же следы от обуви, те же выпотрошенные шкафы и тот же бардак кругом, что он оставил после себя. Прихожую и комнаты освещал лишь проникающий внутрь солнечный свет — такой ласковый, какой бывает только с утра. Он ложился на разбросанные по полу документы и отскакивал от зеркал, отражающих медленно бредущего по квартире мужчину. Осторожные шаги пытались пробить плотную тишину, но удавалось это лишь чирикающим птичкам. Телевизор не разговаривал сам с собой, не шумел утюг, и даже плита, эта утренняя домохозяйка, окунулась в полнейшее молчание — всё вокруг затихло, будто узнало, что в квартире есть кто-то ещё.

Рома прошёл прихожую и двигался по коридору, вспоминая, как тащил по нему обнажённое тело Марии. Вроде бы, один раз он случайно ударил его об косяк двери, но это могли быть происки воображения, так что доверять им не стоило. Совсем не стоило. Вдруг он оставил её здесь, а воспоминания — всего лишь выдумка? Где та грань между реальностью и сном? Что настоящее, а что — нет? Была ли тут медуза, щекочущая горло своими щупальцами, или это серо-голубое сияние исходило из его головы?

Рома остановился у зеркала и вгляделся в того незнакомца, чьи глаза казались глазами сумасшедшего. Под нижней губой к подбородку тянулись тёмные ручейки запёкшейся крови. Они напоминали мазки неумелого художника, только познающего, что такое краски. Концы ремня всё так же свободно свисали вниз, как и прошлым вечером, когда чужие ладони спускались ниже и ниже.

Рома затянул ремень, застегнул пуговицы рубашки все до одной (кроме, естественно, самой верхней) и вытер кровь с лица, постоянно смачивая ладонь слюной. Когда он закончил, то двинулся дальше по коридору.