Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной

– Ну правда. Ты ненормальный. – Я покачал головой. – И откуда ты взялся?

– Однажды ночью у моих родителей был секс.

Я почти представил их за этим занятием – и это было странно.

– С чего ты взял, что ночью?

– Справедливо подмечено.

Мы прыснули со смеху.

– Ладно, – сказал он. – А теперь серьезно.

– Ты хочешь поиграть в «вопрос – ответ»?

– Да.

– Валяй.

– Какой твой любимый цвет?

– Синий.

– Красный. Любимая марка машины?

– Не люблю машины.

– И я. Любимая песня?

– Не знаю. А у тебя?

– The Long and Winding Road.

– The Long and Winding Road?

– Это «Битлз».

– Никогда не слышал.

– Отличная песня, Ари.

– Скучная игра, Данте. Мы что, собеседуем друг друга?

– Можно и так сказать.

– И на какую должность я претендую?

– Лучшего друга.

– Я думал, меня уже приняли!

– Не будь таким самоуверенным, нахальный ты сукин сын.

Сказав это, он вдруг стукнул меня кулаком. Не сильно. Но и не слабо.

Меня это рассмешило.

– Отлично сказано.

– Тебе никогда не хочется просто встать и начать выкрикивать все ругательства, которые знаешь?

– Ежедневно.

– Ежедневно? Да ты еще хуже, чем я. – Он посмотрел в окно. – Град – это разозлившийся снег.

Я снова рассмеялся.

Данте покачал головой.

– Мы слишком приличные, ты в курсе?

– В смысле?

– Родители сделали из нас хороших мальчиков. Меня это бесит.

– Мне не кажется, что я такой уж хороший.

– Ты состоишь в уличной банде?

– Нет.

– Принимаешь наркотики?

– Нет.

– Пьешь?

– Хотел бы.

– Я тоже, но не в том вопрос.

– Нет, не пью.

– Занимаешься сексом?

– Сексом?

– Сексом, Ари.

– Нет, я не занимался сексом, Данте. Но хотел бы.

– Я тоже. Понимаешь, о чем я? Мы хорошие.

– Хорошие, – повторил я. – Вот дерьмо.

– Дерьмище, – сказал он.

И мы оба расхохотались.

Данте весь вечер расспрашивал меня о чем попало. А я отвечал. Когда град с дождем прекратился, жара вдруг сменилась прохладой. Казалось, весь мир затих и успокоился, и мне захотелось стать миром и ощутить это спокойствие.

Данте поднялся со ступенек крыльца и вышел к дороге. Потом поднял руки к небу.

– Все это чертовски красиво, – сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: – Пойдем прогуляемся.

– А как же кроссовки? – напомнил я.

– Папа бросил их в сушилку. Ну и к чертям их!

– К чертям!

Разумеется, мне и раньше доводилось ходить босиком по мокрому асфальту и чувствовать дуновение свежего ветра на лице. Но мне почему-то казалось, что все это происходит со мной впервые.

Данте что-то сказал, но я не услышал. Я смотрел на небо, на темные облака, и вслушивался в отдаленные раскаты грома.

Я повернулся к Данте. В его длинных темных волосах играл ветер.

– Мы уезжаем на год, – сказал он.

Мне вдруг стало грустно. Нет, даже не грустно. Ощущение было такое, будто меня кто-то ударил.

– Уезжаете?

– Ага.

– Зачем? В смысле когда?

– Папа получил временную работу в Чикагском университете. Кажется, они хотят взять его в штат.

– Здорово, – сказал я.

– Ага, – отозвался он.

Только что я был счастлив, а теперь меня душила горечь. И горечь эта была невыносимой. Я не смотрел на Данте. Я просто разглядывал небо.

– Это в самом деле здорово. Так когда вы уезжаете?

– В конце августа.

Еще шесть недель. Я улыбнулся.

– Здорово.

– Ты постоянно повторяешь, что это «здорово».

– Ну ведь так и есть.

– Да, так и есть. И тебе ничуть не грустно, что я уезжаю?

– А почему я должен грустить?

Он улыбнулся, и лицо у него вдруг стало – даже не знаю – какое-то странное. Я не мог понять, о чем он думает, что чувствует, – и это было необычно, потому что его лицо всегда было открытой книгой, которую мог прочесть любой желающий.

– Смотри. – Он указал на дорогу, и я заметил птицу, которая била о землю крыльями, пытаясь взлететь. Я сразу понял, что у нее сломано крыло.

– Она умрет, – прошептал я.

– Мы можем ее спасти.

Данте вышел на дорогу и, присев, потянулся к испуганной птице. Это последнее, что я помню. В тот же миг из-за угла вылетела машина.

Данте! Данте! Я знал, что кричу. Данте!

Помню, я подумал, что это просто один из моих кошмаров. Все это. Просто очередной кошмар. Мне казалось, что вот он – конец света. И я думал о воробьях, падающих с неба.

Данте!

Конец лета

Помнишь ли ты

то дождливое лето…

Позволь упасть всему, что хочет падать.

Карен Физер

Один

Я помню, как машина выскочила из-за угла, а Данте стоял посреди дороги, держа в руках птицу со сломанным крылом. Я помню асфальт, скользкий после дождя и града. Помню, как кричал его имя. Данте!

Я проснулся в больничной палате.

Обе мои ноги были в гипсе.

И левая рука тоже. Казалось, мое сознание где-то очень далеко; все тело мучительно ныло, и я пытался понять, что же случилось. Голова слабо пульсировала от боли. Что случилось? Что случилось? У меня даже пальцы болели, честное слово. Я чувствовал себя футбольным мячом после долгой игры. Черт. Видимо, я застонал, потому что у моей кровати вдруг возникли мама с папой. Мама плакала.

– Не плачь, – сказал я.

В горле пересохло, и я не узнал свой голос. Казалось, говорил кто-то другой.

Мама прикусила губу и, наклонившись, расчесала мои волосы пальцами.