Одиннадцать
Нам с мамой пришлось просидеть в поликлинике больше двух часов, но мы подготовились. Я взял с собой томик стихов Уильяма Карлоса Уильямса, который принес мне Данте, мама – роман «Благослови, Ультима!»[23]
.В комнате ожидания мы сидели друг напротив друга. Я знал, что мама меня изучает, поскольку чувствовал на себе ее взгляд.
– Не знала, что ты любишь поэзию, – сказала она.
– Это книга Данте. У его отца таких куча.
– Замечательно, что он этим занимается.
– В смысле преподает?
– Да. Это прекрасно.
– Наверно, – сказал я.
– Вот у меня в университете не было профессоров-мексиканцев. Ни одного. – В глазах ее на секунду вспыхнул гнев.
Я так мало о ней знал. О том, через что она прошла; о том, каково это – быть ею. На самом деле раньше мне было почти все равно. Только сейчас я стал задумываться, размышлять. Стал размышлять обо всем на свете.
– Тебе нравится поэзия, Ари?
– Наверное, да.
– Может, однажды ты станешь писателем, – сказала она. – Поэтом.
Я никогда не слышал слов прекраснее. Для меня они были слишком хороши.
Двенадцать
Со мной все было в порядке. Так сказал врач. Я переболел тяжелым гриппом и потихоньку шел на поправку. Значит, день потрачен впустую. Если не считать того гнева, который я заметил на мамином лице. Мне потребуется хорошенько переварить увиденное. Только я решил, что понял, какой она человек, как она вновь обернулась для меня загадкой.
Из плюсов – мне наконец-то разрешили выходить из дома.
Я встретился с Данте в бассейне, но быстро утомился и стал просто наблюдать, как он плавает.
Судя по всему, собирался дождь. В это время года дожди у нас бывают часто. Послышались отдаленные раскаты грома.
На обратном пути, пока мы шли к дому Данте, стало накрапывать. А потом вдруг полило как из ведра.
Я глянул на Данте.
– Если ты не побежишь, то и я не побегу.
– Не побегу.
И мы просто шли под дождем. Я хотел прибавить шагу, но вместо этого замедлился. Снова глянул на Данте.
– Тебе нормально?
Он улыбнулся.
Мы не спеша брели к его дому. Под дождем. Промокшие до нитки.
Дома отец Данте заставил нас переодеться в сухие вещи и наставительно произнес:
– Я знаю, у Данте нет ни грамма здравого смысла, но мне казалось, что уж ты-то, Ари, парень ответственный.
Данте не удержался:
– Держи карман шире, пап.
– Данте, он только что переболел гриппом.
– Я уже выздоровел, – поспешно вставил я. – И мне нравится дождь. – Я опустил взгляд. – Извините.
Он приподнял мое лицо за подбородок и посмотрел мне в глаза.
– Ох уж эти летние мальчишки, – вздохнул он.
Мне понравилось, как он на меня посмотрел. Я подумал, что он самый добрый человек на свете. Возможно, в глубине души все были добрыми – даже мой отец. Но мистер Кинтана был еще и смелым. Он готов был заявить о своей доброте на весь мир. И Данте был точно таким же.
Я спросил у него, злится ли его отец хоть когда-нибудь.
– Нет, злится он редко. Очень редко. Но если злится – то держись от него подальше.
– А на что он злится?
– Как-то раз я разбросал все его бумаги.
– Правда, что ли?
– Он не обращал на меня внимания.
– И сколько тебе было?
– Двенадцать.
– То есть ты разозлил его нарочно?
– Вроде того.
Я вдруг закашлялся. Мы испуганно переглянулись.
– Горячий чай, – выпалил Данте.
Я кивнул. Отличная идея.
Мы сели пить чай и смотреть, как дождь заливает крыльцо. Небо почернело, и вскоре посыпал град. За окном было красиво и страшно, и я задумался о том, почему случаются ураганы и почему иногда кажется, что они пытаются разрушить этот мир, но мир всегда остается целым.
Я смотрел на град, когда Данте похлопал меня по плечу.
– Нам есть что обсудить.
– Обсудить?
– О чем поговорить.
– Мы и так каждый день разговариваем.
– Да, но… По-другому.
– О чем?
– Ну, знаешь, о том, какие мы. О наших родителях. О всяком таком.
– Тебе никогда не говорили, что ты ненормальный?
– А что, надо, чтобы говорили?