Аритмия

На меня то и дело показывают пальцем. В спину доносятся свист, какие-то нецензурные реплики.

Но глубоко ранит вовсе не публичный позор. Я ищу в толпе лишь одного человека. Человека, растоптавшего то первое, светлое, нежное чувство, которое я, подобно хрупкой гардении, взрастила в себе.

Замедляю шаг.

Он там.

Расслабленная поза. Рукава черного джемпера закатаны до локтей. Руки в карманах брюк.

Друзья рядом. Все они, как один, едва-едва скрывают улыбку. Многозначительно переглядываются между собой.

Подхожу к Нему, и арктический холод, исходящий в мою сторону, оседает на горящей коже колючими мурашками озноба.

Я встречаю абсолютно пустой и равнодушный взгляд. Разве что в потемневших от ненависти глазах полыхает костер, сжигающий меня дотла.

Слезы омывают дрожащие ресницы. Слезы боли, безысходности и пугающего отчаяния.

Кажется мои пересохшие губы шепчут «за что», но я ведь итак знаю ответ на этот вопрос…

Оглушительно звенит звонок, и все присутствующие нехотя начинают разбредаться по классам.

— Короче, Дахач, давай без истерик, — наклоняется ко мне Бондаренко, проходящий мимо. — Проясню тебе ситуацию, а то ты, бедная, не в курсах. Рома и Ян на тебя поспорили. Ян, как ты понимаешь, выиграл.

Выиграл…

Бондаренко, будто бы в знак поддержки, хлопает меня по плечу и уходит.

Коридор пустеет, а я все еще стою там.

И Ян тоже…

— Даш… Прости меня, прошу! Я не знал, что между вами все всерьез.

Голос Ромы помогает мне прийти в себя.

Моргаю, выбираясь из морока.

Кофейня. Кружевные салфетки. Люди, занятые своими делами. Все это напоминает мне о том, что я жива. Хотя казалось, что стоя в том коридоре, я умерла сердцем, вдребезги разбившимся на мелкие-мелкие осколки. Собрать которые уже не получится.

— Мне жаль, Даша. Так жаль… Я слишком поздно узнал о том, что между вами уже… и что он…

Замолкает.

Стукнув по столу, сжимает переносицу.

— От меня отвернулись все. Родители. Брат. Родственники, — зачем-то рассказываю сухим, шершавым шепотом. — Ваши игры, Ром, сколько раз вы вот так спорили?

Удивительно, но я не плачу. Видимо, выплакала все еще в тот проклятый год.

— Это пошло класса с шестого. Сначала на поцелуи спорили, а потом после восьмого…

— Ясно.

Даже слышать не хочу эти мерзости.

— Даш, все это время меня грызло чувство вины, но я очень долго не мог найти в себе смелость прийти к тебе.

Похоже, он говорит искренне.

— А что вдруг случилось, Ром? — прищуриваюсь.

Мне становится интересно. Два года ведь прошло.

Откидывается на спинку дивана. Зарывается пальцами в темные волосы и зажмуривается на секунду.

— Лисица хотела, чтобы я извинился перед тобой. Сказала, что не по совести иначе.

— Лисица?

Что-то знакомое… Но я не понимаю.

— Алена Лисицына. Помнишь ее? Мы с ней… в общем, я обещал ей, что извинюсь. Слово дал.

— Ты рассказал ей?

— Не всю… правду.

Хмыкаю.

— Она… не поняла бы, отвернулась бы от меня. А я не мог потерять ее. Только не ее, Даш!

И все-таки цеплял он Лисицыну не просто так.

— Алена стала следующей в этой вашей игре? — спрашиваю в ужасе.

— Нет, — кладет руки на стол, и только сейчас я замечаю, какие глубокие тени залегли под его глазами. — Все забылось. Ты и другие девчонки. Мы больше не спорили. Однако Ян впоследствии виртуозно донес до меня некоторые вещи.

«Все забылось. Ты и другие девчонки».

Невесело усмехается.

— Месть — это блюдо, которое подают холодным.

— Что он сделал?

— Неважно. Но урок я усвоил. Даш, — берет мою ладонь и легонько сжимает ее. — Прошлого не вернуть, но мне будет легче, если ты… хотя бы попытаешься меня простить. Пусть я этого и не заслуживаю.

Мне нечего ему сказать.

Прощу? Навряд ли.