Аркадия (СИ)

Я проснулся резко, ощущение холода во всем теле проняло меня до костей, которые тоже, казалось, болели. Вообще-то я не собирался спать. Спать - не интересно, поэтому я стараюсь делать это поменьше. Но сегодня у меня была и другая, совершенно особенная причина. Я не хотел пропустить его приход. Закрывая глаза, я видел, как в комнату, перебирая тонкими лапками, входит паук. На его блестящей спинке покачивалась какая-то миска, в которой плескалась жидкость. Следом, через некоторое время, входил он - человек в черном костюме. Я знал, кто он, хотя в его облике об этом ничто не говорило.

Я решил не спать и дождаться его, меня охватил какой-то рождественский энтузиазм. Я ждал особого гостя, которого прежде никогда не видел. Это было хорошо и волнительно, и, как и всякий раз, когда я пытался бодрствовать специально, я ощутил непреодолимое желание закрыть глаза и минуточку, только минуточку полежать. Я заснул прямо на полу, это было неудобно и одновременно - приятно, как все неполагающееся. А когда открыл глаза понял, что снился мне долгий-долгий сон. Еще я понял, что этот сон был правдой. Прежде мои сны были просто снами, у меня случались видения, но никогда - вещие сны. В своих снах я спасал мир, сажал морковь, общался с людьми, которых едва знал в жизни и частенько женился, иногда даже на маме. Еще я был участником программы "Мой маленький электрик" и профессионально реализовывался в карьере автогонщика, потому что меня попросил тот парень, которого не любит общество, потому что ему нравится, когда его стегают девушки в нацистской униформе. Еще один раз я прыгал по балконам, чтобы украсть чей-то мобильный телефон. Все это было весело, но никак не похоже на реальность. Сны мне нравились, они веселые. Наверное, это был первый сон в моей жизни, который меня не развеселил. Я проснулся с глубоким, кусачим чувством, наверное, это была обида. Я помнил ее из детства, когда мне не давали машинку в медицинском кабинете, а спрашивали какие-то вопросы. Мне это не нравилось, и в груди от этого становилось душно и кололо. Потом я надолго забыл об этом чувстве, а сейчас оно снова было, и очень-очень сильное, сильнее всего на свете.

Я не знал, что папа так сильно болел. Он был своеобразный человек, мог замереть посреди разговора, мог запереться в комнате в выходной, но он работал и не позволял себе странностей при чужих людях. Ему было тяжело слушать громкие звуки, но он вполне мог их стерпеть. Папа был вполне успешным и социализированным человеком, никто не назвал бы его безумным.

Я знал, что папа убил по крайней мере одного человека в жизни, но я не знал, что тысячу лет он только и делал, что убивал. От этого мне стало больно, но не обидно. Обидно мне было от того, что сказал Отец Смерти и Пустоты, как его называли, моей маме. Он сделал ей страшно и больно абсолютно просто так. Я не всегда говорил людям правду, если ничего нельзя было изменить. Моей учительнице в школе никак не поможет в жизни тот факт, что она потеряет своего первого ребенка во время беременности. Есть болезни, которые нельзя вылечить и люди, которых не сохранить. Это грустно, и об этом надо молчать, потому что к такому нельзя подготовиться, а можно только распотрошить себе сердце, непрестанно представляя, как все случится. Мне часто было одиноко наедине с этими случайным знаниями о чужих несчастьях, с которыми никто ничего сделать не может.

Но Неблагой Король сказал маме жестокую неправду, которая сделала ее испуганной и несчастной на долгие годы. Папа не ушел от нас, он любил меня и маму, как никого на свете, он был заботливым и верным, ему стало намного лучше (хотя я и не знал, насколько) с годами. Со мной было нелегко, у меня были проблемы, и я был далеко не самым умным парнем на свете. Но я всегда старался сделать моих родителей счастливыми. Мне хотелось, чтобы они получали от меня радость и часто улыбались, как люди, которым хорошо. Я не был кем-то, кого обещал маме Неблагой Король. Моя мама могла испугаться и отдать меня каким-то чужим людям, и тогда мы никогда не узнали бы друг друга. Мне стало грустно и очень обидно, я был зол. Прошло много времени с тех пор, ничего не сбылось, и мама увидела, что мы с папой лучше, чем она боялась, она дала нам обоим шанс, и мы ее любим. И все-таки я чувствовал себя каким-то растревоженным, как будто кто-то ткнул в рану, которой я прежде не замечал.