Архангелы и Ко

Как-то вопреки пониманию понималось: выстрел, даже до почти полной неслышимости ослабленный глушителем, воспримется здешним миром как удар. Как пощечина. Как оскорбление. А он, мир-то здешний, не походил на те, которые сносят оскорбления безответно.

— Ну, нихт шиссен так шиссен нихт. Тогда… — Клаус откашлялся. — Бэд! Слышишь, Бэ-эд! Ты ведь в местный джангл хочешь, в псевдомангр этот? А?

— Да. — Матвей сам не услышал своего голоса, но Кадыр-оглы счел беззвучие разновидностью утвердительного ответа.

— Тогда так. — Афгано-немец Клаус Генрих вдруг с ощутимой опаской всунул руку в неустанно сучащее многоножие исполнительного механизма, отчетливо скребанул по его гулкому керамопластовому брюху, и механизм медленно, словно бы нехотя, начал покрываться синими крапчатыми разводами. — Идем звездой, — сказал Кадыр-оглы, распрямляясь и переводя дух, — механизм в центре, держаться как можно ближе к нему. Направление марша — во-он тот холм, потом по гребню. Вопросы?

— А, короче, зачем это — липнуть к испу? — спросил Фурункул (похоже, просто так спросил, чтоб только не промолчать).

— Он нас прикроет от сканеров. От возможного сканирования с орбиты. У него антиполе. Еще вопросы? Ну и хорошо. С Богом. И не зевать.

…«Во-он тот холм» был именно тем плешивым бугром, на котором вчера маячили трое всадников. Сейчас на плоской серопесчаной плешине остались только следы — то ли копыт, то ли кулаков, то ли еще чего-то.

Взобрались. Постояли, отсапываясь. Осмотрели следы. Внимательно оглядели окрестности. Не обнаружив ничего подозрительного, двинулись вдоль гривы — держась поближе к роботу и не зевая.

Идти было трудно — так, будто все время в гору. Хоть когда по правде приходилось взбираться на очередной всхолмок, хоть когда с очередного этого всхолмка надлежало спускаться, особой разницы не чувствовалось.

Довольно долго в интеркомовских динамиках слышны были лишь натужное сорванное дыхание да еще (это в седловинках, где песок затягивала чавкотная синюшная склизкость) раздраженный многоголосый мат. Потом кто-то — кажется, Крэнг — вдруг решил сообщить:

— Я вот иду и все время думаю…

Матвей заржал. И еще кто-то заржал. Крэнг повысил голос:

— …все время думаю: как мы потом попадем обратно в корабль?

— До «потом» и «обратно» еще знаешь сколько!.. — легкомысленно сказал Молчанов.

— Мак и Лафорж сейчас должны заниматься тамбур-тоннелем, — это наверняка капитан Клаус высказался.

А то ли Дикки-бой, то ли Фурункул пробурчал, сопя:

— Лучше бы они «Вихрь» починили. Топчись тут теперь пешком…

— Даже будь «Вихрь»… уф… исправен, мы бы все едино топтались пешком, — утешил Матвей труднораспознаваемого бурчальника. — Глиссер даже при маскировочных ухищрениях с орбит… орбиты куда легче засечь, чем пешую группу при ухищрениях же.

Уже однозначно идентифицируемый голос немца Кадыр-оглы дополнил:

— Они пробовали чинить. Не выходит (так однажды утром сказала гроссмутер Марта, накануне проглотившая свой лорнет). Там какая-то проблема с кодовым пускателем. Серьезная проблема.

Бухгалтер Рашн не стал разъяснять, что «серьезная проблема» — это на самом деле из мелочей мелочь, однако дополненный ею пускатель оживляющего пульта теперь не откликается даже на правильный код (в чем уже наверняка имели возможность убедиться Шостак-сын и его бывалый секретарь). Но делать причину неработоспособности глиссера достоянием широкой общественности покамест рано. Мало ли какой стороной может вывернуться ситуация…

— А че вы, короче, боитесь этой орбиты?! — злобно осведомился непосвященный в тонкости происходящего Фурункул. — Ну, конкуренты… Даже конкуренты не обязательно шваханут так вот сразу, короче, ни за соплю неутилизированную.

— Раз боимся, значит, есть чего! — отрезал Клаус.

По Матвееву разуменью, Фурункул бы не должен был удовольствоваться таким ответоподобным отрезом. Но Фурункул, как ни странно, удовольствовался. Во всяком случае, он промолчал — только междометие издал какое-то непонятное (впрочем, исполнителем раздавшегося в интеркоме отрывистого «э-эыф!» не обязательно был именно он).

Похоже, азиата Клауса тоже обескуражила такая покладистость оппонента.

— Ну, что молчишь?! — воинственно осведомился Кадыр-оглы.

Ответа не последовало, и он уже с легкой тревогой окликнул:

— Э-хой, Фурункул!

Четверо людей и робот как раз взобрались на очередной бугор (едва ли не на самый высокий из всех уже пройденных) и не то что остановились передохнуть, а так, призапнулись малость перед крутоватым спуском. И сразу выяснилось, что людей уже не четверо.

Обладатель неблагозвучно-медицинского прозвища и Дикки-бой всю дорогу держались позади. Но теперь, невольно глянув через плечо на объект Клаусова тревожного оклика, Матвей обнаружил лишь одну крупногабаритную фигуру. Причем то, как оная одинокая фигура запульсировала подбородком дыхательного намордника, неопровержимо доказывало, что это именно ее голос засипел в интеркоме:

— Слушай, Клаус, ты уже второй раз назвал его Фурункулом. Я бы на твоем месте…

— Меня сейчас гораздо больше интересует ЕГО место. Куда он проп?..