Архив еврейской истории. Том 12

Посетивший крепость 12 февраля новый начальник III Отделения А. Р. Дрентельн заявил заключенным: «На рожон полезли, на рожон и напоролись; и зачем вы начинали, зная, что сила на нашей стороне, а где сила, там и насилие!» Затем, отвечая на вопрос о законности побоев, добавил: «Вы попадаете сюда за отрицание всяких законов, а сами требуете, чтобы с вами поступали по закону!»[463]

13 марта 1879 года по решению Большого совета «Земли и воли» было произведено покушение на Дрентельна. В вину ему ставили все вышеизложенные действия его ведомства. В Дрентельна стрелял близкий к землевольцам социалист Л. Ф. Мирский, но промахнулся. Ему удалось скрыться. В последующие дни по Петербургу прокатились массовые аресты всех подозрительных; в частности, за одни только первые два дня – 13–14 марта – было задержано до 200 человек[464]

. Все это еще более способствовало разжиганию ненависти радикальных кругов к столь репрессивной власти.

Зунделевич в те дни помогал прятаться Мирскому, лично привезя его в занимаемую сочувствующими людьми квартиру в петербургском районе Охта[465]. В своих автобиографических показаниях Зунделевич пишет:

Из Москвы то и дело доходили слухи об арестах массами, в Петербурге аресты виновных и невинных. <…> Говорили о страшном избиении заключенных [в Петропавловской крепости. – Г. К.].

<…> На меня и на других, одинакового образа мыслей со мной людей <…> подобное положение дел электризует до невменяемости [так! – Г. К.]. А выхода озлоблению никакого. Газеты не принимают и не печатают ни слова. Под влиянием этого положения дел появились мысли о необходимости цареубийства[466]

.

Фигнер воспроизводит логику Зунделевича и его единомышленников с еще более предельной четкостью: «Становилось странным бить слуг, творивших волю пославшего, и не трогать господина…»[467]

В середине марта 1879 года независимо друг от друга трое социалистов, не входивших в «Землю и волю», – А. К. Соловьев, Гольденберг и Л. А. Кобылянский – предложили себя этой организации в качестве исполнителей покушения на Александра II. Состоялось несколько совещаний, где помимо уже названной троицы участвовали Михайлов, Зунделевич и Квятковский. Все они поддержали идею цареубийства, но Зунделевич горячо восстал против кандидатуры Гольденберга как террориста. Согласно объяснениям Зунделевича 1880 года, «при общей склонности христианского мира приписывать всей еврейской нации преступление, совершенное одним из ее членов, обвинение в данном случае легко могло обратиться на всех евреев».

Михайлов и Квятковский согласились с Зунделевичем, и «заявка» Гольденберга была отклонена. Отказано было и Кобылянскому, поскольку он был поляком и ситуация с ним могла спровоцировать антипольские настроения. А вот предложение Соловьева, наиболее горячо настаивавшего на своем желании убить императора, было принято, поскольку он был русским и к тому же вызывал наибольшее доверие[468].

Соловьев хотел совершить покушение от имени «Земли и воли», и поэтому 29 марта вопрос о санкции с ее стороны был вынесен на заседание Большого совета. Оно было бурным и страстным. Противники увлечения террором, так называемые «деревенщики», – Плеханов, Попов, Аптекман и другие – резко возражали «террористам», говоря, что: 1) народ не поддержит покушение, поскольку считает Александра II своим освободителем; 2) покушение с большой долей вероятности будет неудачным и приведет лишь к усилению репрессий, делающих невозможными пропаганду и агитацию как в деревне, так и в городе; 3) в случае удачи сменится только первое лицо, характер режима не изменится, а репрессии и в этом случае резко усилятся.

Один из «деревенщиков» (возможно, Попов) даже сказал: попытка цареубийства будет столь гибельна для дела революции, что кто-то из присутствующих может письмом предупредить императора об опасности. Тогда Квятковский заявил, что это донос, и поступать с такими лицами стоит как с доносчиками. В ответ Попов объявил, что если речь идет об угрозе убийством, то противники покушения умеют стрелять не хуже его сторонников. Ситуация накалялась, и разрядил ее только стук в дверь, который был принят за приход полиции. Все присутствующие, кроме Михайлова, вынули из карманов свои револьверы, приготовившись к бою, а Михайлов медленно и спокойно вышел в коридор открывать дверь. Тревога оказалась ложной – звонил дворник, явившийся в неурочный час по какому-то вопросу.