Архив еврейской истории. Том 13

Трудно сказать, чем руководствовались в ГУЛАГе при выборе названия для седьмого особого лагеря. Быть может, здесь свою роль сыграла относительная близость к Байкалу (500 км) или обилие мелких озер вокруг Тайшета, которому пришлось стать столицей одного из самых крупных особлагов. Как бы там ни было, особому лагерю № 7 досталось наименование «Озерный». Любопытно, что «Озерлаг», как наиболее часто употребляемый вариант названия лагеря в одной из немецких монографий, ссылаясь на воспоминания заключенных, ошибочно представили в виде аббревиатуры «OSOR-Lag», якобы Особый Секретный Рабочий Лагерь[584].

Лагерный мир оказывается не только замкнут, но как бы выведен за пределы земных географических координат. Заключенному запрещено писать о месте, где он находится, и так же, как его имя заменяется нашитым на одежду пятизначным номером, его адресом становится безликий номер почтового отделения.

Адрес — первое, что сообщает Береговский о себе, хотя из предельно лаконичного послания можно понять, что какая-то связь была налажена и раньше и Моисей Яковлевич уже получал посылки от родных. В дальнейшем указание нового адреса — одна из регулярно повторяющихся в письмах реалий: сначала станция Невельская, расположенная примерно в пятидесяти километрах от Тайшета, затем — дальше на восток — Новочунка, а потом Сосновые Родники. Лишь однажды изменения связаны не с переездом, а с переименованием подразделения[585]. Повторы показывают: арестант не получает писем и посылок на новый адрес и не уверен, что предыдущая корреспонденция дошла до близких.

Сопоставляя эти данные, мы видим, что смена местопребывания происходила ежегодно. О постоянной (и даже более частой, до пяти-шести раз в год) «перетасовке» заключенных говорится во многих воспоминаниях. Чаще всего она объясняется просто: «чтоб не привыкали». В реальности причины могут быть, хотя бы отчасти, иными. Исправительно-трудовой лагерь (А. И. Солженицын называл их «истребительно-трудовыми») являлся организацией, объединявшей большое число лагерных зон. Озерлаг был самым крупным и весной 1951 года включал в себя 55 лагерных пунктов, из них 47 — с «особым контингентом» (то есть с осужденными по политическим статьям)[586]. Лагерные пункты в свою очередь дробились на лагерные участки. Все эти подразделения носили временный характер: они появлялись при возникновении производственной необходимости и могли существовать от двух-трех месяцев до нескольких лет[587]

. Перевод заключенного мог быть связан как с изменением его категории работоспособности (пригодности к тем или иным видам работ, болезни и т. п.)[588], так и с формированием новых лагерных пунктов.

В письмах нет никаких описаний. Из характеристик местопребывания — лишь несколько замечаний о погоде: зимних холодах, при которых возможно пересылать скоропортящиеся продукты, а вот лук или яблоки промерзают, и о лете, когда «климат ближе к уфимскому»[589]. В диалоге с внучкой появляется еще одна деталь: «здесь у меня много белок»

[590], — в то время вокруг Тайшета были леса.

«Внешний» мир в письмах представлен очень небольшим количеством мест. Все письма направлялись в Киев, однако Береговский почти не вспоминал города. Лишь поясняя, как отыскать магазин музфонда, он указал сначала «нотный магазин против оперного театра»[591], а в другом письме уточнил: «ул. Ленина, выше оперного театра (с левой стороны)»[592]

. Значительно активнее Моисей Яковлевич упоминал Киев в последние месяцы, пробуя узнать, вернулся ли кто-то из друзей, и особенно повстречав земляка, который затем первым выехал домой.

Второй важный город — Москва. Туда неоднократно ездила Сарра Иосифовна, чтобы подать заявления о пересмотре дела мужа или попытаться ускорить их рассмотрение[593]. В столицу также отправлены два прошения на имя Генерального прокурора, составленные самим Береговским[594]. Оттуда ожидался ответ (и даже — в последних письмах — возможная весть о реабилитации). Соответственно, фраза «Из Москвы я ничего не получал»[595], не сопровождаемая никаким контекстом, читается как отсутствие официальной реакции на жалобы.