Архивное дело

– От лица там ничого не осталось, – нахмуренно ответил старик. – Водяные жуки все поели. Один армяк да рваные сапожишки на костях сохранились. Мужчины меж собой обсуждали, будто не меньше года тот горемыка пролежал в воде и совсем расквасился…

Исподволь Антон Бирюков стал подводить разговор к выяснению причины смерти Степана Половникова. И здесь Федор Степанович на удивление разговорился. Казалось, старик избавляется от тяжелой душевной боли, которую много лет носил в себе, не имея возможности ни с кем поделиться ею. Он вроде бы рассказывал не сотрудникам милиции, а исповедовался перед священником.

…Степан Половников с сыном повезли для продажи в Томск три мешка пшеницы. Они действительно взяли у Лукьяна Хлудневского двуствольное курковое ружье и патроны, заряженные картечью, на тот случай, если дорогой нападут волки. Из Серебровки выехали ранним морозным утром, а к вечерним сумеркам уже добрались до Томска. Заночевали в Доме крестьянина на берегу Томи, недалеко от базара.

Утром следующего дня спозаранку поехали торговать. Базар находился тогда в центре города, у деревянного мосточка через Ушайку – занесенную снегом речушку с крутыми берегами, протекавшую по городу. И здесь случилась с Половниковыми беда – неведомо как у них утащили с саней мешок с пшеницей. Торговавшие рядом крестьяне помогли поймать вора – здоровенного, в лохмотьях, мужика с пьяными глазами. Разом появился милиционер. Он повел схваченного с поличным оборванца в милицию и предложил Половниковым ехать следом. Милиция располагалась близко от базара, возле высокого кирпичного дома с облезлой крупной надписью на стене: «Шоколадно-паровая фабрика Некрасовой». Степан привязал подводу к коновязи, у которой стояло несколько оседланных лошадей, наказал сыну не отлучаться из саней и ушел с милиционером, как тот сказал, для составления протокола о краже.

Федя первый раз был в большом городе. Поэтому во все глаза рассматривал и высокие кирпичные дома, и широкие улицы со снующими по ним туда-сюда извозчиками, и нарядных городских людей. Насмотревшись на неведомое ранее зрелище, он из любопытства стал разглядывать на привязанных к коновязи лошадях красивые красноармейские седла. Внимание сразу привлек перебиравший передними ногами в белых, чуть не до колен, «чулках» вороной жеребец. Приглядевшись к нему, Федя от удивления раскрыл рот – жеребец, как две капли воды, походил на Аплодисмента, забранного в колхоз у Хоботишкиных и пропавшего в прошлом году вместе с председателем Жарковым. Чтобы проверить догадку, Федя позвал жеребца по кличке. Тот повел ушами, скосил жгуче-фиолетовый глаз и тихонько проржал – отозвался, значит.

Наверное, через час или чуть дольше, запнувшись о крыльцо, из милиции вышел отец. Всегда спокойный, на этот раз он был вроде как не в себе. Рывком отвязал повод от коновязи, повалился в сани и огрел лошадь кнутом. Не привыкшая к такому обращению монголка взбрыкнула. Федя указал на вороного жеребца: «Папаш, глянь, это ж Аплодисмент». Отец снова ожег кнутом монголку и, как показалось Феде, испуганно проговорил: «Молчи, Федор, тише рыбы. Ты ничего тут не видал». Он еще раз подхлестнул и без того тянущую сани изо всех сил лошадь. Федя, заметив, что вместо базара они выехали за город, недоумевая, спросил: «Разве не станем торговать зерном?» – «Засыпались мы, кажись. Надо убегать отсель, пока не поздно. Заряди на всякий случай ружье», – ответил отец. «Дак, ведь светло же… – ничего не понимая, сказал Федя. – Волки днем на людей не кидаются». Отец взмахнул кнутом: «Заряжай, тебе говорю!.. Есть люди страшнее волков».

Тревога отца передалась сыну. Трясущимися руками Федя зарядил патронами с картечью взятую у Лукьяна Хлудневского двустволку, завернулся вместе с ружьем в овчинный тулуп и, чтобы не вывалиться на дорожных раскатах, уперся спиной в изголовье розвальней. Ехали молча. В полдень остановились в небольшой деревеньке, чтобы подкормить запарившуюся двужильную лошадь да самим перекусить застывшего на морозе хлеба с соленым свиным салом. Не успела монголка опорожнить половину торбы овса, отец погнал дальше. Завернувшись опять в обнимку с ружьем в тулуп, под однотонный скрип полозьев Федя вроде бы задремал и не заметил, как наступили ранние вечерние сумерки.

Очнулся он от окрика отца: «Федор, готовь, ружье!» Распахнув тулуп, Федя выставил перед собой двустволку и, плохо соображая, закрутил головой. Лошадь рысью тянула розвальни с пригорка. По обочинам дороги хмурился черный лес. Однотонно скрипел под полозьями накатанный морозный снег. Сквозь этот ровный скрип вдруг ясно послышался приближающийся лошадиный топот. Федя уставился взглядом в серенькие сумерки и разглядел догонявшего их всадника. Отец что есть силы нахлестывал монголку, но разве могла она с гружеными санями убежать от мчащегося размашистым наметом черного жеребца…