Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Категорично распахнув дверь, худрук непререкаемым жестом гаишника пригласил присутствующих на выход. Осинов сумрачно, но уверенно шагнул первым; глаз не поднимал — двойная игра агента требовала величайшей аккуратности и строгого нейтралитета. Ни Саустин, ни худрук не должны были почувствовать его склонения ни к одному из противоположных полюсов.

А Саустин не ушел.

Повалился вдруг молодой мужчина перед худруком на колени, свесил голову на грудь и замер: руби! Не произнес ни слова, но столько мольбы о прощении было в его корявом, искреннем жесте, что Армен немного растерялся, не знал, что делать.

Но быстро пришел у себя.

— Плохой театр, — сказал он. — Армянская провинция. До свидания, — добавил он и отвернулся к Вике.

Теперь уж разговор действительно был окончен. Осинов вернувшийся с порога, помог Саустину встать, вывел его под руку из кабинета. Браво, Иосич, удачная твоя двойная игра, мелькнуло у него, и худруку помог, и другу, а больше всех — себе. Последнее выскочило в нем автоматически, не хотел он так думать сознательно, а вот выскочило и все…

52

Едва все ушли, Вика прижалась к Армену и усадила его на кресло. Олоферн устал, чувствовала она, Олоферн потратил много сил, Олоферн немолод и любим, Олоферну нужна подзарядка, Олоферну нужна ее нежность.

Худрук оценил порыв и ответил на него молчаливым объятием.

Спустя минуту она стояла перед ним со стаканом воды.

— Таблетки, — прошептала она.

— И без таблеток хорош, — сказал он. — Зачем? От предательства помогают?

— Таблетки! — настояла она.

— Спасибо, — сказал он.

Проглотил таблетки, запил водой.

— За премьеру спасибо, — сказал он. — Не забыл. Честно скажу, если б не ты…

Еще мгновение теребил сухую щетину, размышлял — кончил размышлять, решился и набрал на телефоне чей-то номер.

— Валечка, золото мое, не поздно? И тебя с премьерой! Спасибо. Ты вот что, подготовь-ка на завтра мой новый приказ. Да, пиши. Директором театра назначаю… точно, умница ты какая, Валя, ты талантище, ты лучший друг артистов. Да, да, да. Спасибо, Валя. Целую тебя сама знаешь куда. Спок ночи.

— Зачем? — только и спросила она. — Вам не позволят в министерстве. Зачем, Армен Борисович?

— Затем, — ответил он. — Театр твой. Он нуждается в обновлении. Молчи. Поехали домой. Устал.

Вспыхнув, она умолкла. Из всех последних услышанных слов потрясло «домой». Черт с ним с театром, черт с ним с директорством, в котором она ни черта не смыслит, главное не это, главное, что она с ним и что он с ней. Домой, сказал он, значит у него и у нее есть общий дом? Юдифь, спросила она себя, может, ты уже не Юдифь, может ты возлюбленная жена? Хочешь?

Спросила и вместо ответа сладко пошевелилось в ней сердце.

И директорства ей мало, думал Армен, и всего театра мало — это все для нее не дары — я доверяю ей не театр с двуногими, но свою единственную судьбу. Мама, я нашел ту, какую ты завещала мне найти, мама, я ее обнаружил — вот она напротив, я даже могу ее коснуться…

И Армен тронул Вику за руку.

— Едем, — сказал он. — В квартиру, на Арбат. В Конюшенный переулок.

53

Последний раз им выдали куртки, последний раз — так Саустину показалось — на них посмотрели с сочувствием гардеробщицы, последний раз промчался у них под ногами трехцветный театральный кот Зуй, якобы приносивший счастье, последний раз распахнули перед ними дверь в черное никуда ночи охранники на вахте.

«В черное никуда ночи» — повторил Саустин пришедшую на ум метафору, и она показалось ему вполне художественной и убийственно точной. Ночь действительно была черной и действительно вела в никуда. Дорожные фонари и фары машин лишь подчеркивали черные пропасти улиц.

Хорошенький, блин, сыграли длинный детектив, сумрачно думал Саустин, очень, блин, почетный, на премию тянет. Театр в порядке, худрук на коне, Романюк, которая все затеяла, вообще джекпот на лимон сорвала. Вика — сука, это ясно. А мы-то с Осиновым — почему, где? А я-то, конкретно за что? Неужели Вика рот открыла?

Отошли от театра на положенные пятнадцать, жадно пустили дым и прорвало:

— Нет, но почему я, мы? За что? — возмутился Саустин. — Мало ли что я затевал, но ведь вот он успех, овации, новаторство — сеть визжать от восторга будет! А кто придумал стилистику спектакля, режиссуру, кто все это поставил?! За что? Где справедливость, Юрок?

Осинов не включался в эмоции, ему положено было оставаться нейтральным и мудрым.

— Строго говоря, ты ставил «Фугас» с другой целью, — хладнокровно ответил он. — На успех ты не рассчитывал, на провал — да, прицел был. Разве не так?

— Не важно! Получилось так, как получилось! Искусство непредсказуемо, театр — тем более. Где справедливость, Осинов?

— Отвечу тебе. Высшая справедливость жизни в ее вечной несправедливости. Так считал Шекспир.

— Пошел ты с Шекспиром своим! Я абсолютно серьезен. Кстати, если серьезно, то все прошедшее абсолютно справедливо. Дед талантливей меня, он меня переиграл, но лапки я не поднял… Вика — баба, предатель и сука, с ней все ясно, но мы-то мужики, мы поборемся. Я лично поборюсь. Кстати, ты со мной?