Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Живой кислород. Вода мертвая и вода жизни. На третий день замужества она попыталась оживить в театре Саустина. И ладья, и икра, и то, что назвали женой, было приятно, а все же ей было не по себе. Совестно ей стало, что Саустин, хоть и бывший муж, хоть и противный, и нелюбимый, и храпит, а все же пострадал невинно и пострадал, собственно, из-за ее заговорческих идей. В минуты очередного завтрака, когда Армен был расслаблен и душевно тепл после ночи и даже пел и, размахивая ложкой, вспоминал Рабиновича, она и воткнула ему в мозг тоненькую серебряную иголку анестезии — поцеловала остро и нежно и пролепетала:

— А давай Саустина пожалеем. Актер он все-таки хороший, много пользы принесет.

— За му-ужа бьешься ты? За большую любо-овь? — пропел вдруг Армен, которого даже такой поворот не смог сбить с доброго настроя.

— За театр, — мурлыкнула она и спряталась у него на груди. — За нас.

Анестезия не отпустила.

— Отказать, — сказал он. — Предатели к нам отношения не имеют.

— Но театр, как и жизнь, без предателей не бывает, — вдруг мудро возразила она. — Зато он талантливый.

— У меня такой театр будет. Чистый театр, без предателей. Знаешь, как русские сказали бы Саустину? От ворот поворот. Русские иногда правильно говорят. Как и армяне.

— Но я ведь тоже была среди предателей.

— Ты — женщина. К тебе — другой сантиметр.

«Ты — женщина» — хорошо это или плохо? — спросила она себя, поняла, что, наверное, плохо и продолжения спора не нашла. Почувствовала — стена. Прощай, Саустин, еще раз, сказала она себе. Извини, театр без предателей не бывает.

— Кофе или чай? — задала она вслух вопрос, чтобы свернуть разговор, но облачко неудовлетворения неприятно пошевелилось у нее в груди — не победила, не спасла. Когда-нибудь она предпримет новую попытку, но не сейчас, нет…

Живой кислород — сравнение не пустое, с ее страстью к уборке, пылесосу и мокрой тряпке именно так и началась новая жизнь. В первые дни директорства в ближайшем торговом центре Вика наняла отделение таджичек, выстроила их в фойе, объяснила задачу, заплатила совсем немного денег, и в течение трех суток старательные девушки без командира, но с ведрами и тряпками прибирали и очищали театр от старых, полувековых отложений, пыли на окнах и грязи в углах. Исчезли до лучших времен мыши, театр задышал и посветлел, театру напомнили, что он есть храм. Вика была довольна, как, собственно, и Армен, и все работники храма. Удачное начинание придало директору новые силы.

В один прекрасный день на сцене оказался взятый в аренду из цирка, что неподалеку, рояль, — Армену понравилась такая идея — и Вика Романюк вместо постылой репетиции устроила артистам и работникам театра нечаянный фортепьянный концерт.

Живая музыка из под нежных пальцев вспорхнула птицей с клавиш, понеслась по залу, достигла пределов, закружила в пространстве и, обогащенная жизнью, вернулась в людские уши. Живые Шопен и Бетховен впервые зазвучали под сводами драматического театра и расшевелили актерские уши. Никто никого силком не загонял, но Армен знал силу большой музыки. Он сперва в одиночестве пребывал в зале, он и не сильнопрощенный Осинов — за два ряда от него, но стоило ожить фортепьяно, как зал понемногу наполнился артистами, помрежами, реквизиторами, охранниками, даже работниками буфета, и установилась церковная тишина.

Вике устроили нехилую овацию. «Мы даже и не думали, — говорили люди театра, — даже не предполагали, что у нас такой директор, концерт для нас такой подарок, такая радость», — говорили они, и Армена поздравляли, говорили «спасибо», понимали, что без него бы не родилось — и тогда худрук объявил, что для душевного очищения и возвышения артистов и театра такие концерты станут регулярными. Люди приветственно загудели и кто-то из артистов по-доброму схулиганил — свистнул в знак одобрения.

Акции Вики-директора круто взлетели. Пианистка, стали звать ее заглазно в гримуборных и непонятно было, комплимент ли это или ирония по поводу близкого худруку человека.

Она и Армен, кстати, ничего не скрывали. Все знали, что она живет у него и вскоре воспринимать их стали как нормальную театральную семью. Жила с Саустиным, стала жить с худруком — круто, талантливая скоростная девушка! И потом — какая разница: кто с кем и как живет! Кто сверху тот и главный, подвел итог разговорам Шевченко, главное, чтобы в театре жило искусство, так сказал Шевченко и так сказал бы любой нормальный артист. Сплетни вокруг худрука и Вики выдохлись и усохли, потому что сильнее лжи всегда бывает правда, даже если она кому-то не нравится.

Теперь, позавтракав дома, отвесив Армену таблетки и введя ему инсулин — она особенно строго следила за уровнем сахара в его крови и научилась делать уколы, — они выезжали в театр к одиннадцати утра на его «Тойоте».