Армия Наполеона

Тренкар Пьер, гренадер, захватил вражескую пушку, после того, как убил одного канонира, а остальных взял в плен.

Бертолон Жозеф, вольтижер, во время всей битвы дрался с вражескими кавалеристами, уничтожил многих из них и с жаром преследовал неприятеля.

Видаль Мишель, фузилер, первым устремился во вражеские ряды…»[608]

.

А ведь это всего лишь один из многих полков, мужественно сражавшихся в этой битве!

«Эти французские солдаты, – писал в 1806 году прусский офицер, – они такие маленькие и слабые, один из наших немцев побил бы их четверых, если бы речь шла только о физической силе, но под огнем они превращаются в сверхъестественных существ»[609].

Во время испанской кампании при штурме Сагунта, неприступной крепости на скалах, французские штурмовые колонны устремились на приступ через узкую, едва проходимую брешь под ураганным огнем обороняющихся. «Обломки крепостной стены осыпались под ногами наших солдат, и, поднявшись к бреши, они увидели перед собой неразбитую стену. Чтобы подняться до пролома, нужно было подтягиваться на руках, а позади него стояли испанцы, которые встретили наших солдат жестоким огнем в упор. Но отвага штурмовой колонны была такова, что офицерам, которые вели ее на приступ, пришлось затратить немалые усилия, чтобы остановить ставший безнадежным штурм и отвести назад людей… Здесь полегло 400 человек, среди которых было много достойных офицеров»[610]

.

Э. Детайль. «Пограничный столб». Французские драгуны пересекают прусскую границу.

Что же заставляло этих людей, словно одержимых, презирая раны и смерть, устремляться на вражеские штыки и навстречу шквалу картечи? Конечно, жажда славы, почестей и наград играли определенную роль, но эти стимулы были серьезными побудительными мотивами, прежде всего для офицеров и генералов. На простого солдата более всего воздействовало то общее в наполеоновской армии начало, на котором мы подробно останавливались в главе III, а именно – чувство чести.

Конечно, никакой воинский коллектив не может существовать хотя бы без смутного понятия о чести солдата. Однако это чувство явно не было первостепенным в мотивации английских наемников, завербованных среди уголовников и бродяг, не было оно определяющим и для солдат прусской армии 1806 года, «боявшихся палки капрала больше, чем пуль неприятеля» и даже для прусских солдат 1813 года, ведомых в бой порывом исступленного патриотизма и жаждой отмщения (см. гл. XII).

Особенностью же французской армии еще в дореволюционную эпоху было то, что понятие чести и достоинства, хотя и не в такой рафинированной форме, как у офицеров, существовало среди рядовых. Равенство граждан перед Законом, пришедшее после свержения старого порядка и закрепленное Кодексом Наполеона, энтузиазм, который вызывали в армии и в обществе победы императорского войска, высокий социальный престиж воина вообще, даже если он не являлся офицером, сознание того, что солдат – это не выходец из подонков общества, а гражданин – все это позволило Наполеону еще более, чем в старой королевской Франции распространить принцип чести на всю массу войска, а не только на офицерский корпус, как это было в европейских армиях конца XVIII – начала XIX века. «Я слишком много жил с нашими солдатами, чтобы не знать их недостатки, большие недостатки, – писал в своих мемуарах майор Гонневиль, – но они обладали чувством чести, жившим в них, таких простых и великих»[611]

.

О том, насколько серьезно слово «честь» в армии Наполеона, лучше всего говорят наставления полковника де Брака своим подчиненным: «Это не значит презирать жизнь, предпочитая сохранение чести сохранению жизни. Это просто означает воздавать чести то, чего она заслуживает»[612].

Честь требовала не оставлять ни при каких условиях свой боевой пост. Накануне Аустерлица унтер-офицер гренадер должен был подвергнуться однодневному аресту за плохую форму одежды, тем самым он лишался бы возможности принять участие в бою. «Это пустяк, конечно, арест на один день, – ответил сержант, – но пусть меня лучше разжалуют или арестуют надолго, но при условии, что это будет послезавтра, – я не хочу быть обесчещенным»[613]. В 1806 году при отправлении в прусскую кампанию больные гвардейские конные егеря, лечившиеся в госпитале Военной школы, выпрыгивали из окон, чтобы пойти с армией. Во время польской кампании 1807 года отставшие солдаты, разбитые голодом, холодом и усталостью, при первых же выстрелах орудий устремлялись вперед, стараясь во что бы то ни стало догнать своих и принять участие в бою. «Делали ли они это из-за отвращения к столь тяжелой жизни или желания отомстить неприятелю? – писал полковник Сен-Шаман. – Нет! Это было только из чувства чести»[614].