Аспазия

— Мне любопытно узнать, — возразила Аспазия, — как можешь ты запретить унижаться чужестранке, так называемой гетере из Милета?

— Ты это скоро узнаешь, — отвечал Перикл.

На следующее утро афинский полководец возвратился обратно в Самос и немедленно же отдал флоту приказание приготовиться к возвращению в Афины. Это приказание было принято с восторгом, и на другой же день с веселым пением победители оставили самосскую гавань, чтобы увидеть родину после одиннадцати месяцев отсутствия.

— Я думаю, — сказала Аспазия своему другу в минуту отплытия, — что то печальное настроение, в которое привел тебя в день отъезда из Милета рассказ Артемидора, уже подавлено в Хиосе, не дожидаясь возвращения к аттическим берегам.

— Это потому, — с веселым воодушевлением вскричал Перикл, — что моя душа полна страстного желания скорее увидеть родину.

Первый день путешествия прошел прошел при благоприятном ветре. Для влюбленных это путешествие по морю было блаженством. Они не расставались ни на минуту, любуясь вместе играми дельфинов, сопровождавших корабль.

С наступлением ночи Перикл приказал флоту стать на якорь перед Теносом. Однообразное пение гребцов смолкло, а вместе с ним и плеск весел, луна ярко освещала море. Перикл задумчиво стоял на палубе, тогда как все вокруг него погрузилось в сон, вдруг маленькая ручка проскользнула в его руку.

— О чем мечтаешь ты, так задумчиво глядя на волны? — спросила Аспазия. — Не влекут ли тебя к себе дочери Нерея?

Серебристый звук ее голоса привел в себя мечтателя. Перикл отвечал поцелуем, и при ярком лунном свете им казалось, как во сне, что все окружающее море оживилось, что из глубины его поднимались дочери Нерея на морских животных; тритоны толпились вокруг судна, играя свадебную песню на раковинах; среди них выплывала из морских волн Галатея, над которой, как парус, развевалось пурпурное покрывало.

При первых лучах восхода Перикл и Аспазия вдруг услыхали вдали звуки струн. Они звучали, как игра Орфея, которая по старому преданию, с тех пор как певец был брошен в море менадами, часто слышится мореплавателями. И Периклу и Аспазии казалось, что они слышат звуки лиры Орфея до тех пор, пока они не заметили, что игра раздается с триремы Софокла, проходившей мимо них.

Когда с наступлением утра флот снова пришел в движение, друзья поздоровались, и Софокл принял приглашение Перикла посетить его на корабле. Они говорили об Афинах, о близком свидании с друзьями, о празднествах, которые должны были начаться непосредственно после возвращения, и Аспазия еще больше увеличила нетерпение, с которым Перикл желал скорее увидать то, что сделано Фидием в его отсутствие.

Когда совершенно рассвело, при первых лучах восходящего солнца, они увидели священный Делос, «Звезду Морей», остров Аполлона, освещенный первыми лучами бога.

Не без внутреннего волнения глядел Перикл на этот перл Архипелага, он вспоминал тот день, когда, как подарок бога, с этого острова приплыло в Афины богатое сокровище. Экипаж корабля также не мог не почтить любимой богами страны: на всех судах раздалось громкое пение пэана в честь Аполлона — бога покровителя ионического племени. Веселое оживление царствовало между людьми экипажа, так как в этот день они должны были увидеть дорогую родину, и чем более приближались они, тем более увеличивался их восторг и нетерпение. Время быстро летело: Тенос и Андрос были оставлены далеко позади, вдали показались вершины Эвбеи; с левой стороны поднимались дикие вершины эгинских гор, поросших лесом, а между ними, на заднем плане, окруженные невысокими возвышенностями, поднимались из морских волн берега Аттики.

Радостные восклицания встретили вид дорогих берегов — но морская даль обманчива: солнце близилось уже к западу, а они еще не достигли Суниона со сверкающим на нем мраморным храмом Паллады. Афинский флот делал большую дугу, огибая южный мыс Аттики, оставляя слева горы Пелопонеса, за которые спускалось солнце. Все покрылось как будто золотисто-розовым покрывалом, горные вершины моря и сами корабли как будто исчезли в очарованном свете последних дневных лучей. Все было пурпур и растопленное золото, только на юго-западе собралось темноватое облачко, вдруг из него мелькнул как будто огненный луч и горы Аргоса осветились пурпурным блеском. Спокойно и величественно двигались к ним навстречу с правой стороны возвышенности: окружающий Афины, далеко выходящий вперед, Гимет, возвышающийся пирамидой Пентеликос и обрывистая скала Ликабета. Наконец, появилась окруженная далеко раскинувшимся городом дорогая эллинам вершина афинского Акрополя. Все взгляды обратились на нее, но священная вершина сильно изменилась с тех пор, как они расстались с ней. Белые мраморные стены, незнакомые отсутствовавшим, сверкали в вечернем тумане, освещенные последними лучами заката, и взгляды возвращающихся были устремлены не на сверкающее копье громадной статуи Афины, а на эти, незнакомые им стены, сверкавшие на вершине Акрополя. У всех вырвался один крик: «Парфенон! Парфенон!»